Марта Кетро - Жизнь в мелкий цветочек

— Уснёшь теперь. Я теперь до пяти утра буду твой хвост представлять.

Почему-то меня это успокоило. Хорошо, когда кто-то думает про твой хвост.

— Да ладно. Он всё равно не пушистый был бы, а как у мартышки, лысый и неинтересный. Спи уже, извращенец.

Логика и справедливость. Логика и справедливость. Вот что мы потеряли вместе с хвостами.

Беседуем с Глорией о рекламе, между делом предлагаю апельсинчик, она отказывается, но иногда посматривает на них и через некоторое время всё-таки берёт:

— Вот она, сила визуальной рекламы.

— Да, — я воодушевляюсь, — это всегда работает, а ведь они всего лишь просто лежали! А представь, если бы ещё стали танцевать, петь и пускать сок, как это обычно бывает по телику?!

— Боюсь, если бы они стали танцевать, петь и пускать сок, я бы остереглась их есть. Хотя, нет, возможно, я бы успела загрызть парочку, прежде чем… — Глория очень смелая и всегда готова к тому, чтобы дорого продать свою жизнь.

Далее обсуждаем книгу Исабель Альенде «Зорро». Я говорю, какая она потрясающая, гениальная и всё такое.

Глория:

— Ну, ты, надеюсь, понимаешь, что не Исабель его придумала? Это чистый постмодернизм, основа — мексиканские легенды.

Я ошеломлена:

— Как? Он всегда был? Он не из комиксов? Я думала, он как Бэтмен. — Пауза, с зарождающейся надеждой: — Эй, а Бэтмен, Бэтмен, он тоже всегда был?!

А что, нормальный национальный герой для Северной Америки, с них станется.

Однажды, когда сначала потеплело, потом похолодало, а потом выпал снег, я вышла погулять. Прошла по двору мимо песочницы и ступила на дорожку перед соседним домом. Неподалёку стоял киргизский дворник, который только что добыл из-под снега первый квадратный метр гладкого, как зеркало, льда, и теперь любовался на дело лопаты свой. Едва встав на то, что он только что сотворил, я, конечно, поскользнулась, оказалась на четвереньках, оценила гамму чувств на его физиономии и немедленно разулыбалась как большая собака.

Некоторые утверждают, что, когда случается неприятность такого рода, естественной реакцией является не хихиканье, а какое-нибудь «твою мать» или хотя бы «чёрт побери», а моя мгновенная готовность взглянуть на ситуацию со стороны и развеселиться говорит то ли об отсроченных реакциях, то ли ещё о чём — не помню. У них спросите. Я-то всегда сначала вижу любой фэйл несколько сверху, потом называю, а уж потом чувствую.

И вот я увидела себя большой улыбающейся собакой и преисполнилась такой гордости, что сразу позвонила Глории:

— Глория, Глория, дворник добыл из-под снега лёд, я упала на четвереньки в этих своих мехах и улыбалась ему как большая собака! Я — большая собака! Я очень большая собака! Как ты думаешь, какая?

— Даже не знаю…

— Не кавказская овчарка — точно, у меня ушки не купированы. А какие ещё есть из больших?

— Послушай, — осторожно ответила Глория, — может, ты кошечка?

— Нет, нет, ты не понимаешь, я всегда была маленькая, и всё у меня маленькое, а вот собака я большая!

— Но ты будешь очень большой кошкой. И очень грозной.

— Настолько больших не бывает. Почему не собакой?

— Ну, маленьким тигром?

— Я. Не хочу. Быть. Маленьким. Хочу. Быть. Большой.

Она продержалась от железной дороги почти до самого метро, но в конце концов сдалась:

— Извини. Но я вынуждена это сказать: у кавказцев минимум шестьдесят два сантиметра в холке — у сук. У восточно-европейских вообще до семидесяти двух. Они намного больше, чем ты. Ты не очень большая собака. Извини.

— А у меня сколько?

— Меньше. Гораздо меньше.

Это было так ужасно, что сразу заболели отбитые коленки. Но тут на меня легла гранитная сень «Щуки», связь прервалась, а потом я нырнула под землю.

День оказался длинным, но вечером, вернувшись домой, я бросилась искать сантиметр, который был потерян с тех пор, как перестала следить за фигурой. (А чего за ней следить? Сначала я резко поправилась, и всё было понятно на глазок, теперь резко похудела, и с этим тоже всё ясно.) Но сейчас я нашла его, второй раз за сутки резко пала на четвереньки (хотя если со вчера считать, то третий) и измерила высоту себя в холке. После чего, ликуя, отправила эсэмэс Глории: «58».

Она, оказывается, тоже весь день беспокоилась, искала в сети хоть какую-нибудь подходящую большую собаку — большую, но маленькую. Теперь страшно обрадовалась:

— Вау, я тебя недооценила! Да ты больше хаски! Бладхаунд! Ретривер! Ганноверская гончая, наконец.

Я была счастлива.

Теперь, всякий раз, когда Глория хочет оказать мне моральную поддержку, она говорит: «Ты талантливая, красивая и крупная! Как я могла усомниться?!»

Муж развешивал в ванной выстиранное бельё, и вдруг я услышала его зловещее молчание. За десять лет я, слава богу, научилась различать до полудюжины типов молчания, и мне даже не надо смотреть ему в лицо, чтобы понять, почему он перестал пыхтеть и шлёпать сырыми тряпками. Наступившая тишина была самого опасного свойства, и я с некоторой тревогой стала вспоминать, не забыла ли чего компрометирующего в районе унитаза. Или ему попался использованный презерватив в постельных принадлежностях? Трудновато будет объяснить — если честно, я и сама не знаю, как он мог там оказаться. Особенно такого цвета. (Поймите меня правильно, в предчувствии беды я мыслю как человек из рекламы: сначала придумываю какую-нибудь нелепую проблему, проникаюсь ею, а потом нервно начинаю искать пути решения. В этот раз я придумала розовый кондом.)

Муж вышел из ванной медленно, держа на руках тяжелый мокрый пододеяльник. Его лицо сказало мне всё, чего недоговорило молчание: это не внезапное потрясение (бродячий презерватив отменяется), а долгое, тщательно скрываемое возмущение, наконец прорвавшееся.

— Скажи мне, вот скажи мне! Ты ведь нарочно перед стиркой засовываешь в пододеяльник все мелкие предметы? Зачем?!!

Напомню, этот человек живёт со мной десять лет. Из них стиральная машина у нас года четыре. И всё это время он развешивает чистое бельё, потому что мне высоко и трудно. И каждый раз думает, что его умная, прекрасная жена своими маленькими ручками маниакально запихивает трусы и наволочки в пододеяльник. И он терпит — точнее, терпел до сего дня.

— Нет, нет и нет, — трижды отреклась я. — Это не я, она сама.

Сделал вид, что поверил.

А передо мною вдруг открылись бездны. Выходит, живущие с нами готовы к любым выходкам, мирятся с кучей странностей и много о чём молчат. И длится это годами — недоумение, терпение, тишина.