Алексей Евсеев - Кукук

Нам досталась отличная работа. Делай свои задания на своё личное усмотрение, придумывай, твори — никаких ограничений. Спектр видов деятельности широк: камера, звук, монтаж, освещение, графика. Выбирай на свой вкус, смешивай. Зарплаты, хоть и чёрным налом, были раза в три большими, нежели мы могли себе представить будучи в Германии. Бесплатное жильё. Я в очередной раз попал в хороший коллектив. Проблема того, что я не говорю ни по-арабски, ни толком по-французски, не возникла. Английского хватало, да и половина работников на студии были курды из Германии, на пальцах также удавалось объясняться. Всё сложилось почти идеально для того, чтобы быть довольным жизнью. Но… почти сразу стало ясно, что всё это мне не нужно… Я ездил в Ганновер к детям раз в месяц на два-три дня, и каждый раз моё сердце было в нокауте от этих встреч. Не от встреч, собственно, а от тяжёлого расставания после. Господи, как мне хотелось быть с ними чаще, а лучше всегда…

Каждый раз, оказываясь в Ганновере, я встречаю в толпе знакомые лица по Вуншдорфу. Царко (он ищет новую квартиру, не понимает зачем снял тогда трёхкомнатную, ведь он совсем один), Шарлотта (привет-привет), соседка по комнате Катрин Антье бежит на вуншдорфский поезд, десяток безымянных лиц. В последний раз встретил Хайке в трамвае. Она не сразу вспомнила моё имя, но удержала в памяти, что я русский. Сказала, что прочитала недавно две книги моего соотечественника.

— Wladimir Sorokin. «LJOD. Das Eis». Und das andere «BRO». [144] Владимир Сорокин. «Льод». Это значит лёд по-русски. И другая «Бро».

— О! Надо же, какие книги ты читаешь!

— Да, мне понравилось.

— Это трилогия. Тебе следует найти ещё роман «23.000». Не знаю, правда, переведён ли он. А ты, кстати, знаешь, что «Путь бро» Сорокин написал в Ганновере?

— Правда?!

— Да, у него был немецкий гранд здесь. Я читал в его интервью, что он жил рядом с домом Готтфрида Вильхельма Ляйбница.

— У тебя симпатичные дети.

— Спасибо. Везу вот их в кино.

— Мне пора выходить. Всего тебе доброго!

— Тебе тоже. Пока!

С Маркусом мы пару раз переписывались по электронной почте. Он опять в больнице.

В зоопарке у вольера с гориллами стояла Эдельтраут с блаженной улыбкой.

Уборщицу Галину встречаю на пути в библиотеку. Она посещает курсы в надежде стать продавщицей.

Не встречал ни разу лишь врачей да медбратьев.

Год назад Тане позвонила моя мама. Она поздравила внуков с днями рождения. Сказала Татьяне, что Леонид Евгеньевич (мой отчим) умер. Умер ещё в июне. Т. е. в тот месяц, в середине которого я распрощался с клиникой. Я ничего не почувствовал, ни капли жалости к нему. С мамой у меня до сих пор нет контакта.

Я не стану здесь ничего рассказывать о Катрин. Это уже совсем другая история. С ней мы расстались вскоре после того, как я вышел из больницы. Мы коротко встретились пару месяцев спустя, в один из моих приездов из Брюсселя, и окончательно разошлись. У нас ничего не получилось. Слишком много в ней оставалось её Феликса, а во мне — моей Татьяны. Я также понял, что не смогу выносить столь частую смену добродушия и агрессии в женщине. Это каждый раз было ядом в наших отношениях с Татьяной.

Из Вуншдорфа я уехал в Берлин. Жил там, у Акрама в квартире его друга, что-то около месяца. Первые дни пытался найти социальную помощь для регистрации в столице и поиска жилья. Меня отовсюду отфутболивали, и я быстро понял, что очередная безвыходная ситуация меня доконает. Мотивации чего-либо добиваться нет. Почувствовал себя очень плохо. Позвонил в больницу, поговорил с врачом, думал, он предложит мне вернуться в отделение. Ранее главврач не хотел меня отпускать из клиники, говорил, что к выходу я не готов, особенно, если не знаю, где можно будет в дальнейшем зацепиться. Но на этот раз он сказал, что я могу приходить к нему лишь раз в неделю для бесед. Он предложил приехать на следующей неделе, чтобы обсудить это. Так я вернулся. Берлин оказался моей глупой идеей.

На встрече с главврачом я услышал лишь повтор ранее сказанного, слово в слово, ничего нового. Один раз в неделю по часу он в моём распоряжении. Он также повторился о целях терапии. Собственно, я и выписался из клиники, когда мне сообщили об этих целях. Мне тогда было сказано, что мы должны добиться следующего: чтобы мои беды перестали причинять мне столько боли, как нынче, им следует перейти в разряд меланхолии, тогда бы я испытывал чувство печали, но не горькое… Я тут же вспомнил слова мамы: «Хватит лелеять в себе плохое настроение!», а также вопрос фрау Брюнинг: «И вы лелеете свою депрессию?» Стать мазохистом, лелеющим свою депрессию, мне не хотелось. Я заявил о своём уходе. На этот раз мне предложили хорошенько подумать, но я уже знал, что не воспользуюсь предложенным, и это мой последний визит к врачам.

Главврач:

— У меня есть личный вопрос к вам.

— Задавайте.

— Я хотел бы купить ваш рисунок. Тот, что с рыбками.

— Он остался в мастерской. Я не забирал своих работ. Мне они ни к чему.

— Хорошо, я поговорю с фрау Диттмар. Сколько вы хотели бы за него?

— Мне не нужны деньги, можете забрать его в подарок.

— Спасибо, но мне хотелось бы вам заплатить. Вам сейчас нужны деньги. Я справлюсь насчёт рисунка и свяжусь с вами.

Больше мы не виделись. Он не позвонил.

Рисунок, о котором здесь шла речь, был моим шоу для медиков. Начав отправлять предписанные мне таблетки миртацапина не в желудок, а в дальний угол шкафа, я в скором времени стал обладателем солидной коллекции. Говорить о негласном отказе от медикаментов мне отчего-то было стыдно, и через месяц я попытался свести их на нет официальным образом, попросил врачей отменить мне медикаментозное лечение. Они сказали, что это невозможно, я нуждаюсь в таблетках, иначе начнутся прежние проблемы, но дозу уменьшили с 45 до 30 мг. Через пару недель я повторил свою просьбу, таблетку уменьшили вдвое. Её мне предписывали глотать также и после того, как я покину пределы клиники. Я представил себе эту массу химии, и меня осенила идея. Дождавшись очередного сеанса кунст-терапии, я принялся за свой проект. Я сосчитал количество таблеток в своей коллекции, прибавив к ним те, что мне ещё выдадут до визита к врачу, и взялся за краски. На листе DIN A1 вверху был сделан заголовок:

MIRTAZAPIN

45 mg, 30 mg, 15 mg

Всё пространство я заполнил идентичными по форме рыбками. Различался лишь их размер. 44 из них были крупными и олицетворяли таблетки в 45 мг, 14 — среднего размера — таблетки в 30 мг, и 7 мальков — по 15 мг. 65 рыбёшек. То, что доктор прописал, или в моём случае кукушка накуковала. Фрау Диттмар отметила моё нежелание в тот день заниматься терапией и явное ёрничание над её занятиями. Я пообещал нарисовать что-нибудь со скрытым психологическим подтекстом в следующий раз и забрал свой аквариум в отделение.