Дэвид Мэйн - Ковчег

Сев у окна и запустив пальцы в кудряшки моих детей, я чувствую, что внутри меня словно гейзер пробивается. Через мгновение до меня доходит — это надежда. К такому повороту дел я не готова. Надежда перехватывает горло, душит меня, грозит пролиться на моих детей, которые (я этого не отрицаю) и являются первостепенной причиной появления во мне этого чувства. Я надеюсь, что мои дети выживут и я увижу, как они будут расти. Я надеюсь, что их детство будет хоть чуть-чуть счастливее моего. Я надеюсь, что воды схлынут и весной землю вновь покроют всходы, и жизнь пойдет так, как она шла прежде. За исключением того, что греха будет меньше, а Бог будет благоволить к нам больше.

Мать скажет, что такие фантазии глупы и опасны. Но между нами и животными, которых мы везем, несомненно есть разница. Думает ли бык о себе, о своем потомстве, о будущем? А носорог? А жаба? А богомол? Конечно, нет. Но я не знаю, как поговорить об этом с матерью, занятой горохом и чечевицей. Я оставляю мать наедине с ее горькими мыслями, несмотря на то что мне больно видеть ее терзания, знать, как она заблуждается. Я смотрю на бескрайнюю ширь воды и думаю о том, куда мы плывем. Я играю с кудряшками моих детей. И надеюсь, что мы доберемся до земли живыми и невредимыми.

Ной пробуждается от глубокого и спокойного сна:

— Спасибо, Господи, за еще один день.

Через несколько мгновений его обступают. Жена льет воду в его иссушенный рот.

Он поправляется быстро. Лихорадки больше нет, теперь дело за отдыхом и пищей. Он страшно отощал, остались только кожа да кости. Его первый вопрос:

— Как погода?

— Сыро, — морщится Сим. — Но дождь кончился.

Ной кивает. Все ждут вопроса: «Сколько я был без сознания?» — чтобы ответить: «Сорок дней», после чего Ною должно стать ясно, что он провел в горячке пять недель.

Однако вместо этого Ной произносит:

— А земли не видать.

— Не видать, — подтверждает Сим.

— Даже гор?

— Ни единой.

Ной закрывает глаза:

— На все милость Божья.

На следующее утро после воскресения из мертвых Ной стоит на верхней палубе, окидывая взглядом последствия потопа. Ливень утих, но небо по-прежнему затянуто облаками. Волны, будто вобрав в себя силу тех, кого поглотили, плещутся и сталкиваются друг с другом. Ной перегибается через перила, проводит пятерней по воде, а потом пробует капли на вкус. Соленые.

— Звери выжили?

— Большинство, — отвечает Илия. — Умерло мало, в основном травоядные. Мы скормили их хищникам.

— В целом они держатся, — говорит Хам. — Выглядят свирепо, но на самом деле довольно послушные.

— Может быть, качка их успокаивает, — высказывает предположение Илия.

— Меня-то уж точно — нет, — хмурится Сим.

Ной замечает, что его старший грызет ногти. Это что-то новенькое. Все выглядят измотанными. Несомненно, и он тоже.

— Еда? — требует ответа Ной.

— Пока достаточно, — успокаивает Илия.

Он настаивает на том, чтобы его провели по кораблю. Обход проходит поэтапно. Сначала Мирн ведет его по средней палубе, набитой беспокойными домашними животными и всякой мелочью: пресмыкающимися, насекомыми, грызунами. Кое-где прорезаны маленькие окошки, сквозь которые в клети, полные жизни, льется тусклый свет.

Ной не обращает внимания на слабость и хвалит Мирн за ее добросовестный труд. Особенно его потрясла клеть с куколками. С потолка свисают сети, на которых держатся тысячи зеленых и бурых коконов.

— И что, из всех вылупятся бабочки?

— Из живых, — кивает Мирн. — Вообще-то они уже должны были вылупиться, но словно чего-то ждут.

Хам ведет Ноя на следующий уровень, где разместились животные средних размеров: лисицы и олени, обезьяны и зебры, кабаны и гиены, черепахи с толстыми панцирями. Здесь темнее, окон меньше, клыки и зубы сверкают чаще.

— Корабль пока держится, — поясняет Хам, — но он явно начинает сдавать. Я бы не возражал, если бы мы поскорее высадились на берег.

Повисает неловкое молчание.

Хам показывает на комок мохнатых тел:

— Лисята. Веришь — нет, но некоторые животные даже дали приплод.

Ной кидает взгляд на Беру, Илию и Мирн.

— Чудо, — сухо произносит он.

Нижняя палуба — владения Илии. Там темно, слышится шум бьющейся о борт воды и влажное рычание животных. Илия берет Ноя за руку. В другой ее руке лампадка, горящая неровным, мигающим пламенем.

— Здесь страшно, — предупреждает она.

— Я не боюсь.

Они крадутся по коридору, заглядывая в загоны, каждый размером с сарай.

— Под ногами вода, — замечает Ной.

Так и есть, пол по меньшей мере на два дюйма покрыт водой, по которой идет рябь от качки.

— Ничего не поделаешь, — ворчит Хам, — вода осаждается на стенах.

Из тьмы вздымаются кучи навоза, оставленные слонами и носорогами, в нос бьет вонь, исходящая от бегемотов. С высоты длинных как пальма шей на них взирают грустные глаза жирафов, тигры в девять футов поднимают головы и смотрят глазами, полными скуки и ненависти. Волки сбиваются вместе и пялятся на людей. Крокодилы лежат безжизненно, точно мертвые. Верблюды и быки вяло пережевывают жвачку, а медведи, к счастью, просто спят.

Когда Ной поднимается на верхнюю палубу, он бледен.

— Не волнуйся, отец, — говорит Сим, — скоро мы доберемся до берега и всех выпустим.

— Вряд ли, — пожимает плечами Хам.

— Мы доплывем, я уверен, — заявляет Сим.

— И как ты пришел к такому выводу?

— У меня на то есть основания, — Сим стучит по голове.

— Будем надеяться, — бормочет Бера, не обращая внимания на натянутую улыбку матери.

Ной рассеянно кивает, словно увиденное ему не в диковинку:

— Вообще-то, я думаю, Сим прав.

Сим неправ.

Холодает. Влага и холод пробираются Ною в суставы, колени и плечи, скрючивая его, сгибая. Боль он переносит стоически. Словно пристыженный муками отца, Яфет прекращает бить баклуши и начинает помогать Мирн освобождать верхнюю палубу от нечистот. Семья, давно уже привыкшая к тесноте каюты, собирается вместе вокруг очага, чтобы погреться. Жена ворочает угли и возится с продуктами, однако на это никто не обращает внимания. Ной чувствует себя центром своего маленького племени, ядром, связывающим всех в единое целое. Нужно чем-то занять время, и он требует, чтобы каждый рассказал истории, которые знает. Ной не большой любитель послушать байки, однако он осознает, что домочадцы должны напоминать друг другу о том, кто они, откуда родом и почему оказались на судне.

На предложение откликаются с радостью. Хам и Сим описывают полное происшествий детство Яфета: то, как он пытался наточить отцовский нож для оскопления скота и как впервые взялся за стрижку овцы и чуть не выпотрошил бедное животное. Яфет высмеивает суеверие Сима (увидевшего в вороне, нагадившей ему на голову, знак божественного благоволения) и вспыльчивость Хама (который однажды выбил Динара из седла за то, что тот назвал Хама неуклюжим). Они говорят медленно, чтобы убить побольше времени, — не упускают ни малейших подробностей, дословно вспоминают реплики участников событий, повторяют интересные и смешные места. Так проходят дни.