Дэвид Мэйн - Ковчег

— Взгляни, — я киваю на абрикосовые деревья. — Фруктов столько, что ветки клонятся к земле. Насушим на зиму абрикосов и гороха. Рыба в речке круглый год, она ленивая, плавает медленно. Есть козы и куры. Так что голодать не будем.

Кажется, Самого я не убедила, но мне нужно возвращаться к стирке. Пока стираю, шепчу молитву. Свою. Не все ж ему одному молиться.

Я говорю Яхве: «Спасибо Тебе, что не обрушил на мир новые бедствия. Спасибо, что предоставил несчастным душам еще один шанс. И спасибо за радугу, если она знаменует то, о чем я подумала, — окончание бурь».

Он не отвечает. Ничего страшного, ответа я и не жду. Я просто вставила пару слов в разговор. Большего мне и не надо.

Через шесть месяцев женщины разродились. На этот раз девочками. Наступила зима, холоднее, чем в прошлом году. Рыба в реке все еще плавает, но мороз уже разбрасывает по земле сверкающую пыль, а вода, оставленная до утра на улице, покрывается тонкой корочкой льда. Сим впервые видит лед и кричит в ужасе: «Вода обратилась в камень!» Все цепенеют от страха, и Илии приходится объяснять, что произошло на самом деле. Днем становится теплее, лед тает, беспокойство улетучивается, и всех охватывает веселье.

Ной созывает семейный совет. Они собираются в спальном шатре, потому что шатер для трапез уже слишком мал, чтобы всех вместить.

— Через несколько недель вы должны уйти, — мрачно объявляет он.

Повисает молчание, которое нарушает только лепет младенцев.

— Отче, ты не мог бы объясниться? — спрашивает за всех Хам.

— Так было сказано. — Ной тычет пальцем в потолок шатра.

— Ага.

— Мир опустел. — Ной ерзает на месте. — Нам велено снова его заселить. Сим и Бера со своими детьми отправятся на юг, Хам и Илия — на восток, Яфет и Мирн — на север. И земля заполнится вашими потомками.

— А ты, отец?

— Мы с матерью останемся здесь, — говорит Ной. «Прозябать», — добавляет он про себя.

Все ворочаются. Ной знает, велик риск, что его ослушаются: здесь хорошо жить. Все надеялись, что испытаниям пришел конец. Он может рассчитывать на Сима, но Хам недовольно дует губы, а Яфет, похоже, сбит с толку. Первым молчание прерывает Яфет:

— Па, сейчас середина зимы. Не лучше ли обождать до весны?

— Посевная, — буркает Хам.

Ной кивает:

— Если поедете сейчас, то поспеете к посевной. Если выедете весной, доберетесь только к лету, и зимой придется голодать.

— И так, и так будет трудно, — возражает юноша. — Дети еще маленькие и…

— Да, будет трудно.

В шатре опять гнетущее молчание: словно кто-то из закромов достал старое, покрытое плесенью одеяло. Мрачное настроение не может развеять даже вино с медом. Наконец Илия говорит:

— Мы положим начало новым народам. Но их век будет краток, если нашим детям придется вступать в брак друг с другом.

Глаза Ноя как змеи.

— Брат, взявший в жены сестру, — мерзость пред ликом Господа, — гремит он, — и потомство от такого брака — мерзость.

— Мне это тоже не по душе, — ворчит Хам.

— Так как же… — начинает Илия.

— Вы будете поддерживать друг с другом связь, — учит Ной. — Когда через десять — двенадцать лет сыновьям придет время вступать в брак, отправьте их на поиски жен в другие семьи. Что же касается твоих найденышей, Бера, пусть они выберут тех, кого захотят.

Ноя засыпают вопросами, но он не балует разнообразием ответов — их у него всего три:

1. Перестаньте жаловаться.

2. Проблемы будем решать по мере их возникновения.

3. Бог поможет.

Сима и Беру особенно успокаивает третий вариант, Мирн и Яфет соглашаются с первым, а Илия и Хам — со вторым, однако недовольны тем, почему их оставляют в неведении о деталях предстоящего испытания.

Чтобы разрядить обстановку, Яфет предлагает:

— Кто-нибудь еще хочет вина?

Пить никто особенно не хочет, но никто и не отказывается. Яфет пускает кувшин по кругу, и все наполняют чаши. Ной наливает себе сам, выпивает до дна и наливает снова. Все молча на него смотрят.

Бера изменилась. Я вижу, как она сидит на берегу с детьми, и понимаю, что совсем ее не знаю. Приемыши спят, а Елам лежит неподалеку в траве и машет ручками. Бера кормит дочку. Она подоткнула юбки и опустила ноги в воду. На ее ногах в лучах солнца переливаются мышцы. Бера тихо напевает какую-то песню без слов. А может, и со словами, просто я их не узна ю .

Заметив меня, она улыбается и машет рукой. Раньше она сидела бы с непроницаемым лицом и ждала, что я буду делать: подойду к ней или нет. Теперь она поет и улыбается. Уж поверьте, она изменилась к лучшему.

Некоторое время мы сидим вместе. Она показывает на Елама, который вырывает пучки травы, внимательно их изучает и кидает в сторону.

— Ищет знамения, — смеется Бера. — Совсем как отец.

Я снисходительно улыбаюсь. Наверное, я тоже изменился, и меня уже не расстраивает, когда другие подтрунивают над моим даром.

— Что ты думаешь о том, что сказал отец?

Ее улыбка меркнет.

— Грустно. Мне здесь нравится.

— Думаешь, надо остаться?

— Как же так? Отец сказал, значит, надо ехать.

— Тебе не страшно?

— Не скажу, что с нетерпением жду начала путешествия, — устало улыбается она. — Будет трудно. Но если мое предыдущее путешествие было знамением — я не боюсь. Нас бы не попросили отправиться в путь, если бы…

— Если бы что?

— Если бы кто-нибудь за нами не приглядывал.

Бера впервые намекнула на свою надежду. Надежду на то, что Господь не оставит нас. Ее слова свидетельствуют, что в ее сердце вера. Я уже говорил, она изменилась за последние два года. Думаю, все дело в том, что она стала матерью.

— Ты в последнее время не замечала ничего странного в поведении отца?

— Ты про то, что он пьет? — хмурится она.

— Да, — с облегчением говорю я.

Врать не буду, мы все замечаем, что отец стал налегать на вино. Думаю, мы все решили: он пьет от радости, что все так хорошо закончилось. Как это ни удивительно, эксперименты Яфета в области виноделия увенчались успехом. Мы закрывали глаза на опрометчивое поведение отца. Все мы знаем его характер: либо все, либо ничего. Но он пьет уже две недели, начиная с того момента, когда сообщил нам, что мы должны уйти. Нас это, мягко говоря, беспокоит. Я попросил Яфета спрятать остатки вина, и он согласился, но тут вмешался Хам. Он считает, что пьяный отец забавен. Почему — известно лишь Хаму. Он не мешает отцу вновь и вновь наполнять чашу. Меня это приводит в ярость. Не единожды меня охватывало страстное желание поднять на Хама руку.