Валери Виндзор - Лгунья

— Ну да, — сказал он. — Довольно хорошо. Слушайте, я не могу болтать с вами, когда даже имени вашего не знаю.

— Марина Джеймс, — солгала я. Прозвучало это как всегда неестественно.

— Славное имя — Марина. Необычное. А этот акцент? Что это? Бирмингемский? Что-то вроде того?

Меня это слегка задело. Вот уж не думала, что у меня какой-то акцент. А ещё встревожило. Даже в темных очках и со шрамами меня можно было узнать. Не хотелось, чтобы он припер меня к стене, услышав о Стоке.

— Да, — солгала я. — Бирмингем.

Я сказала ему, что ехала в Тулузу, когда встретила Крис и попросила меня подвезти. Объяснила вкратце, как случилась авария и как я превратилась в Крис Масбу. На тот момент меня устраивал такой поворот, объяснила я, мне было удобно поддакивать всему, что говорили власти. С некоторыми поправками и оговорками, которые, я надеялась, не позволят ему провести параллели с историей о «загадочно исчезнувшей секретарше из Сток-он-Трент», мелькавшей в английских газетах пару месяцев назад, я рассказала ему практически все.

Я ждала его реакции, ждала ужасного осуждения. Я закрыла глаза. Он помолчал, потом говорит:

— Потрясающе. Чертовски здорово. Крис бы понравилось, — он засмеялся и хлопнул ладонью по столу. И откинулся на спинку стула. — Слушай, — сказал он. — Дай-ка я тебе кое-что растолкую. Те деньги в машине — понимаешь, мы с Крис были партнерами. По бизнесу. Финансовые операции, сечешь? Покупка. Продажа. Понимаешь, о чем я?

— Я думала, она была товарным брокером.

— А-а, ну да. Да, в общем. Верно. Дело в том, что если говорить прямо, то она на меня работала.

— Мне показалось, вы сказали, что были партнерами.

— Ну, как бы да, были. В каком-то роде. Но дело в том, что работала она на меня. Это мой бизнес. И деньги, которые она прикарманила, — мои.

В тени зонтика я пила воду маленькими глотками, боль в ногах постепенно проходила. Было трудно сосредоточиться на том, что говорил Мэл, но суть я ухватила.

— Дело в том, — он совал это выражение к месту и не к месту, — дело в том, что мы с Крис слегка поцапались. Разница во взглядах. Ну, знаешь, бывает. И все пошло наперекосяк. Она вдруг берет и исчезает с двадцатью тысячами фунтов стерлингов — с моими двадцатью тысячами. А это, между прочим, называется воровством, кого ни спроси, так ведь?

Наверное, так, сказала я.

— Я собирался заявить в полицию, но потом подумал — нет, не спеши, может, все-таки удастся как-нибудь самим разобраться. И произведя небольшое детективное расследование, я её выследил. Вернее, выследил тебя. А это более-менее одно и то же, — он засмеялся.

— Я здесь не останусь, — сказала я. — Я еду на юг. Сегодня. Сейчас же.

— Какая жалость, — улыбнулся он. — Потому что когда полиция закончит проверку, они ведь отдадут тебе деньги, верно?

— Нет, — сказала я. — Не отдадут. Я им сказала, что это не мои деньги.

Во взгляде у него читалось недоверие.

— Так и сказала? Вот дьявол! — он пнул в сердцах ножку стола. — Зачем?

— Да потому что они действительно не мои, — сказала я.

Очарование с него как ветром сдуло, осталось только раздражение и озабоченность.

— Черт, — процедил он.

— В общем, ладно, — запинаясь, промямлила я. — Теперь вы все знаете. Я встала. — Простите, что причинила вам беспокойство. Я имею в виду деньги. И примите мои соболезнования насчет Крис.

Он что-то буркнул в ответ. Я не расслышала.

— Вы в любой момент можете пойти в полицию и сказать, что они ваши, предложила я. — Только я буду вам благодарна, если вы подождете до завтра. Если дадите мне время уехать.

Он быстро глянул на меня и отвел взгляд.

— Да, — сказал он. — Да, так я и сделаю. — Но по его глазам я видела, что не сделает. Я видела, что он врет.

Я перешла площадь и села на ступени церкви. Здесь, в густой тени крыш, было прохладно, намного прохладнее, чем на остановке перед автобусной станцией. Я сидела, прислонясь щекой к холодному камню, и думала о Крис. Мне надо было найти для неё новое место в голове, навести там порядок. Она явно была не тем человеком, за которого я её принимала. У меня как будто выбили почву из-под ног. Я поверила Мэлу лишь наполовину: его история, похоже, была столь же тщательно отредактирована, как и моя собственная, предназначавшаяся для его ушей. Одно мне было ясно: я определенно не могла сейчас вернуться в Ружеарк. Если я останусь, мне придется вместе с именем Крис взять на себя ответственность за все их с Мэлом делишки, за весь этот так называемый «бизнес». Мне придется столкнуться с чем-то далеко выходящим за пределы провинциальных устоев унылой и законопослушной жизни Маргарет Дэвисон.

Я снова лгу. Могли бы вы подумать? Или, если не лгу, так уж точно не говорю всей правды. Никто, и я меньше всех, не собирается отрицать, что жизнь Маргарет Дэвисон была унылой и законопослушной, но вопрос в другом: почему она была именно такой, эта жизнь? И вот вам ответ: она была такой, потому что таков был выбор Маргарет Дэвисон. Она сама выбрала провинциальное, законопослушное уныние. Она вовсе не такая пассивная, какой хочет казаться. Она знала, что делала, когда выходила замуж за Тони. Бедная, напуганная Маргарет Дэвисон. Она вышла за него, потому что боялась: без якоря его неоспоримой уверенности она может выйти из-под контроля. Она добровольно бросила себя на колени, чтобы удержаться от поступков, тягу к которым всегда в себе подозревала: нескладных, невообразимо опасных поступков, которые маячили на краю сновидений, и к которым было соблазнительно легко скатиться без ограничений, наложенных на неё присутствием в жизни Тони.

Однажды дваным-давно — вы уже знаете начало истории. Эта история начинается в жалкий, тягостный день в компьютерном магазине в Стоке и кончается в кафе с видом Акрополя с потрескавшейся картиной на стене и с человеком, который сказал, что его зовут Элефтерис.

Помните? Давайте расскажу, что было дальше.

Человек по имени Элефтерис немного посетовал на жару, а потом перегнулся через стол и сказал странным голосом:

— Красивое имя — Марина. Вам идет.

Никто мне раньше не говорил ничего подобного.

— Красивое имя, — добавил он, — для красивой женщины.

Я засмеялась. Какой безыскусный и абсурдный оборот речи.

— Что вы хотите этим сказать? — сказала я.

Он отмел мою попытку говорить начистоту, мол, это всего лишь ложная женская скромность. Он взял меня за руку. Крикнул что-то по-гречески людям за стойкой. Они рассмеялись. Один из них кивнул и указал на ведущие на второй этаж ступени.

— Пойдемте со мной наверх, — сказал он. — Прошу вас. Пойдете?

Сначала я не поняла. Наверное, он подумал, что я невообразимо глупа.

— Наверх, — сказал он.

Это было такое омерзительное, такое невероятное предложение, что я подумала: поделом мне, это, должно быть, наказание за сегодняшний день. Поэтому я пожала плечами, встала и последовала за ним по разноцветным полоскам линолеума, потом по какой-то голой лестнице, мимо пластиковых бутылей с побелкой и ящиков с банками маслин, загромождающими проход. Наверху была узкая лестничная площадка. Элефтерис открыл дверь, и я вошла следом за ним в маленькую подсобку, где громоздилась битая мебель. К стене прислонился полуразобранный велосипед. Там было несколько мешков с картошкой и жестяное ведро с торчащей из него шваброй. Потрескавшиеся стекла на окнах. В одном углу матрас, покрытый влажными пятнами. Я села на край матраса. Он был комковатый на ощупь, будто набитый соломой. Он был у самого пола: скорее падаешь на него, а не садишься.