Александр Сапсай - Семейная реликвия. Месть нерукотворная

— Такой вкуснятины мы что-то давно с тобой не едали, дорогая моя, особенно по утрам, — быстро проговорил Олег, кладя в рот горячий бутерброд с сыром и ветчиной. — Ты у меня еще и кулинарка знатная, и хозяйка классная, — добавил он, жадно налегая на еду. — Не говоря уж о том, что и любовница первейшая. С меня, как говорится, причитается.

— Это я, конечно, запомню. Купишь мне новый костюмчик или кофточку фирменную, — изрекла в ответ Ольга. — Только не забудь, как всегда.

— Ну и денек сегодня начинается. Хоть никуда действительно из дома не выходи. И «Подарок дьявола» завершил. Или, может быть, лучше — «Подарок грозного царя». Потом с тобой посоветуемся. Подскажешь как, на твой взгляд, интересней и завлекательней. Ты же историк, профессор, тем более — педагог. Должна подсказать, какой выбрать заголовок, — проговорил Олег, сам больше всего довольный сказанным. — Да, субботний завтрак, — добавил он, — можно сказать, выше всех похвал. Я, видно, совсем плохой стал, заработался, моя дорогая, и ничего вокруг не замечал. Нужно кончать с такой практикой навсегда. Менять образ жизни. Путешествовать, ходить на разные приемы, рауты, презентации и так далее. Давай, как только сдадим с Андреем книгу, поедем с тобой, например, в Грецию, на Халкидики. Покупаемся. Отдохнем. Заодно и хорошую норковую шубу тебе купим. Вот это и будет мой подарок, о котором я только что говорил. Пойдет так? Тем более, гонорар мы должны получить за книгу немаленький. На поездку нам его хватит с тобой и на шубу в том числе.

— Это ты всегда поначалу так говоришь, а потом все забываешь или текучка тебя совсем заедает. Стоит только позвонить твоему приятелю — компаньону по строительству гаража из соседнего дома, которого ты сам прозвал «одинокий кавун», или, скажем, вашему председателю правления кооператива Зяме Бессмертному, как ты, сам даже того за собой не замечая, несмотря на все обещания, мигом срываешься из дома на очередное сборище вашего правления. Для чего? Для того только, чтобы в очередной, который год подряд, раз слушать беспочвенные, пустые разговоры о том, что нужно будет делать дальше, как быть и тому подобную белиберду, так ведь? Сам знаешь, что так, даже ответить по этому поводу, дорогой мой, тебе нечего. Правду ведь говорю.

Раздавшийся в этот момент телефонный звонок прервал их беседу и спокойно начавшийся торжественный субботний завтрак. Олег даже не успел узнать у жены, по какому все-таки поводу такое пиршество состоялось. Не из-за окончания же работы над книгой на самом деле, как сообщила Ольга. Конечно нет. Наверняка здесь что-то с ее вечным поиском иконы связано, решил он. «Какие-то концы, наверное, ей удалось в который уж раз обнаружить. А теперь решила со мной посоветоваться, чтобы принять решение».

В трубке Олег услышал взволнованный голос плачущей Галины. Всхлипывая, еле слышно выговаривая сквозь слезы слова, она сообщила ему такое, от чего все мысли стали крутиться совершенно в другом направлении. О торжественном сегодняшнем завтраке и его возможных причинах они с женой не вспоминали еще очень и очень долго.

— Что-то стряслось, Олег? — спросила, как только он положил трубку, Ольга. — Что там такое? Кто звонил?

— Галка. У нее что-то совсем плохое произошло. Плачет. Даже рассказать толком не может. А может, и неудобно. Ничего больше не знаю. Знаю только, что ей худо. Возможно, наша помощь потребуется, я так думаю. Так что, дорогая моя, пора одеваться. — С этими словами, даже присвистнув, Олег поспешил в свою комнату, где на специальной испанской вешалке с плечиками висел его повседневный рабочий костюм. Уже натягивая свой любимый черный свитер, он почему-то, сам не понимая почему, достаточно громко, чтобы слышала жена, начавшая одеваться в другой комнате, воспроизвел вдруг полюбившийся еще с детства перифраз популярной детской сказки.

— Посадил дед «Репку». Отсидел «Репка» и зарезал дедку, — отчетливо и ясно услышала Ольга доносящиеся из соседней комнаты слова мужа.

— Ты думаешь, что-нибудь очень серьезное? — не придавая никакого значения шутке, спросила она еще раз.

— Думаю, что да, — ответил ей Олег.

— Раньше, в прежние времена, — представил себе брат Ольги Геннадий, постоянно думая о своем тесте, — если бы ему такое, что он стал себе позволять, даже приснилось, или кто-то вдруг сказал, что он способен на это, то он, не задумываясь ни на минуту, как и подобает настоящему партийцу со стажем, которых сегодня всех скопом называют коммуняками, рассчитался бы с жизнью. Застрелился бы или повесился где-нибудь в туалете или в ванной.

«А тут вдруг на тебе, что стал вытворять, неожиданно почувствовав, ощутив и представив себе несостоятельность всех своих планов на будущее, — подумал он. — Особенно когда на самом деле понял, что приближающийся и неминуемый крах системы, которой служил, неизбежен. И в то же время удивительное дело, одновременно продолжал искренне исповедовать внедренные в его сознание чуть ли не на генном уровне ханжеские и лицемерные стереотипы прошлого. Но однако, все же и он, несгибаемый ленинец, сломался, поддался искушению, опустил свои крылышки, не выдержал бурного натиска жены и дочерей. Иначе разве стал бы строить, хотя по дешевке и далеко от Москвы, подальше от глаз приятелей и „доброжелателей“, на „притыренные“ потихоньку от партийцев деньги свой внушительный загородный дом? Да никогда бы даже не подумал, упаси его Господь. Да к тому же и строить стал, боясь всего на свете, с большим опозданием. Тогда, когда к тому моменту рядом с ним уже активно строились люди довольно среднего достатка. Да и собранные по всем городам и весям многомиллионной армией членов компартии деньги, в том числе изъятые у многочисленных предприятий управления делами, не в пример ему, высокопоставленные партийные чиновники вкладывали не только в строительство дач, но и во внутреннее убранство и внешнюю отделку.

Однако в данном случае, — констатировал Усольцев-младший, — на даче тестя шкафы, буфеты, деревянные кровати, столы и стулья и даже картинки на стенах, представляющие собой не очень удачные копии известных и особо любимых в партийной среде полотен Шишкина, Васнецова и Сурикова, как и многое другое, были изделиями созданной еще во времена Лаврентия Берии при Бутырской тюрьме и долгие годы принадлежавшей управлению делами мебельной фабрики. Той самой, на которой, дабы не сидеть в полном смысле сложа руки, трудились в поте лица осужденные системой, которой в основном преданно служили, люди.

Да, слаб человек, — вспомнил неожиданно для себя Геннадий довольно часто повторяемую тестем фразу. При этом наглядно представил себе его самого, хлопочущего с большущим березовым или дубовым веником возле кипящей и бурлящей, разогреваемой исключительно от полешек, специально по его заказу изготовленной печки — и для сауны, и для парилки годной. — Построенная им самим рядом с домом добротная русская баня — предмет особой гордости тестя.