Анатолий Иванов - Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе

— Там, там они, в конце эшелона, — послышался голос вывернувшегося из толпы Димки. — И Семен, и дядя Иван…

И Наташа увидела сперва Ивана Савельева, который стоял боком у черного проема дверей и гладил по плечам низкорослую худенькую женщину, рядом с ним — уже знакомого старика Панкрата Назарова, а потом Семена. Семен протянул навстречу руки, сделал несколько шагов, и обе женщины, Наташа и Анна Михайловна, повисли на нем, и обе враз заплакали.

— Будет, не надо, перестаньте, — говорил Семен, обнимая мать и жену.

— Сема… сынок, сыночек! — выкрикивала Анна Михайловна все громче и громче, а Наташа твердила одно и то же:

— Я буду ждать, Сема… Я буду ждать тебя.

Она не замечала, что говорит словами звучавшей в ушах песни.

Подошел отец, остановился в двух шагах, опустив тяжелые руки. Семен чуть отстранил мать и жену, повернулся к нему.

— Не думал, что ты придешь, — сказал он.

— Я знаю, — ответил тот. Сросшиеся брови его изломались и застыли. — Потому и не хотел.

— Зачем же пришел? Я бы не обиделся.

— Не знаю. Может, зависть пригнала.

— Что?!

Все стояли и слушали этот разговор, непонятный для посторонних да и для Наташи. Иван тихонько отстранил прильнувшую к нему Агату, подошел поближе.

— Погоди, погоди, — сказал он, смотря в изломанные брови брата. — Какая зависть? Что на войну не берут?

— Нет, — усмехнулся Федор, будто проглотил тяжелый камень. — Это бы и я мог, коли захотел. В крайнем случае — как Инютин Кирьян… Вообще… Но вам этого не понять…

— Действительно! — с изумлением промолвил Иван.

Жена потянула его в сторону, он отошел оглядываясь.

— И не к чему, — уронил Федор. — А ты, Семен, прощай…

И повернулся, пошел сгорбившись.

Все глядели ему вслед как-то растерянно, будто он взял и унес что-то, а что — никто сообразить не мог.

— По вагона-ам! — где-то далеко раздался в душном и пыльном воздухе протяжный крик. Резко и требовательно завыла медноголосая труба, люди зашевелились, но в вагоны никто лезть не торопился. Семена окружили мать, ребя-тишки, Марья Фирсовна, все с плачем обнимали его и что-то говорили. А Наташа оказалась в стороне, про нее будто забыли. «И не успею… ничего не успею ему сказать», — металось у нее в голове, как пламя.

— А ты гляди, Андрейка, чтоб без баловства теперь, — быстро говорил Семен младшему братишке, держа его за голову. — Мать-то берегите… Понял?

— Понял, — кося глазами в сторону, ответил Андрейка. — Только ты напиши мне, братка, с войны сразу.

— Прощай, Анна, — услышала Наташа и увидела, что Иван обнимает мать Семена. А сам Семен оказался наконец возле нее, дернул за руку, потащил в сторону.

— Ну вот, Наташа, ну вот… — говорил он. — Прощай.

— Сема, Сема… Я буду ждать…

После этих слов она хотела сказать все другие, которые собиралась, но эти слова вдруг улетучились, она не могла их найти и повторяла бесконечно:

— Буду ждать, буду ждать…

Высказать все ей мешали визг и плач женщин, вой беспрерывно трубившей трубы, крики бегавших вдоль эшелона военных. И появившаяся откуда-то Вера Инютина.

— Счастливо, Семен! Все же я люблю тебя! — крикнула она, с ходу обняла его и поцеловала.

— Хоть сейчас не притворяйся, — сказал Семен, отстраняя ее.

— Правда… Как хочешь думай… — И на глазах ее сверкнули слезы.

— А Алейников? А Юрий теперь?

— Какой там Юрий…

И она исчезла стремительно, как и появилась. Наташе показалось — исчезла потому, что сквозь толпу протиснулся Юрий.

— Фу! Чуть не опоздал! Едва с работы отпросился, — говорил он, запыхавшись. — Значит, фашиста бить? Завидую…

— Тут завидовал уже один.

— Что? Кто? — не понял Юрий. — Ну, как в песне поется: «Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой». А лучше — ни того, ни другого. Мама тебе счастливого возвращения желает.

— Я попрощался с ней вчера. А с Веркой у тебя что?

— Ничего… Любопытная девица, но железная. Отшила.

— Давно?

— Да зимой еще. После… пожара на заводе.

— Правильно. Теперь ты не директорский сынок.

— Что ж с того?.. Погоди, о чем ты?

— Потом, потом, после войны объясню. Дай с женой попрощаться.

Семен опять взял Наташу за руки. Но едва взял, заревел паровоз, вагоны загромыхали, дергаясь один за другим.

— Савельев, в вагон! — крикнул военный в смятой гимнастерке, пробегая мимо.

Опять Семена окружили мать, Марья Фирсовна, Андрейка, Димка, Ганка. Но он на них уже не обращал внимания, он пятился, прижимая к себе Наташу, почти оторвав ее от земли, нес куда-то, точно хотел закинуть в вагон, увезти с собой.

— Прощай, прощай, родная… Жди… — Он дрожащей рукой гладил ее теплые растрепанные волосы. — Мне все кажется, что я тебя обидел чем-то недавно, когда мы лежали на песке, на острове. Ты извини меня… Прощай.

— Сема, Сема! Не хочу, не могу… Не надо! — закричала она, как и там, на острове, и вдруг вспомнила то главное, что хотела сказать ему. — Я ведь хотела на фронт с тобой… Но я не могу теперь, ведь у меня… у нас… ребенок!

Семен в это время, оттолкнув, оторвав от себя жену, прыгал в плывущий мимо вагон, хватаясь за протянутые из дверей руки. Услышав ее слова, он мгновенно метнулся назад, подбежал к ней, больно вцепился в плечо, затряс.

— Наташка-а! — Глаза его сверкали гневно и радостно. — Ты что сказала? Что сказала?!

— У нас будет… У нас будет…

Поезд шел медленно, держась за вагоны, бежали вдоль невысокой насыпи воющие женщины, толкали Семена с Наташей.

— Что ж ты молчала? Почему? Почему?! — Он, обхватив одной рукой ее за спину, ладонью другой гладил по ее щекам, будто на ощупь хотел запомнить ее лицо, и все так же изумленно глядел в ее совсем почерневшие от тоски глаза.

— Я не знаю… Я глупая. Я хотела сказать в последнюю минуту. Чтоб ты с этим уехал… и берег себя.

Она говорила, голос ее был слабый и счастливый, растрескавшиеся губы почти не шевелились. Он поцеловал ее в эти сухие, соленые от слез губы. Она закрыла глаза…

Потом она почувствовала, что Семена рядом уже нет…

Поезд, обвешанный гроздьями людей, медленно уползал, изгибаясь, будто с трудом продирался сквозь тугую завесу из воющих, стонущих человеческих голосов. За поездом, догоняя последний вагон, бежал Семен.

«Не догонит, не догонит… — радостно подумала Наташа, увидев это. — Не догонит — и останется… Как это все легко и просто. И мы пойдем домой, и все будет как прежде…»

Семен все-таки догнал вагон, к нему протянулись руки, схватили его, подняли, утащили в черную, бездонную дыру…

Наташа качнулась и рухнула на горячую, размешанную сотнями ног в пыль землю.

Война шла уже почти два полных года…

Четырнадцатого апреля был ледолом на Громотухе, на реке ворочались, сверкая синими боками, тяжелые, разбухшие от солнца и воды ледяные пластины, толкались, терлись друг о друга, как бараны на узкой дороге, и медленно ползли вниз.