Анатолий Иванов - Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе

— Вляпаться можем, товарищ майор, — проговорил шофер Гриша Еременко. — Если жиманут немцы, можем попасться, как куры в похлебку.

— Боишься? — разжал Алейников спекшиеся от какого-то внутреннего жара губы.

Гриша скривился, как-то демонстративно плюнул в окно.

— Бензину полный бак, удерем. Лишь бы осколком бак не продырявило, как однажды…

Шофер этот, курносый парень лет двадцати пяти, был на вид мешок мешком. Алейников встретил его в августе сорок второго года в Краснодаре, когда шли тяжелейшие бои на его ближайших подступах. Город был обречен, некоторые части и службы 56-й армии, оборонявшие город, уже переправлялись на южный берег Кубани. Алейников, занимаясь порученным делом, метался по городу и на одной из улиц остановил военный грузовик, попросил подвезти до ремонтно-механического завода. Шофер, покосившись на красный околыш фуражки Алейникова, тронул машину.

Немцы местами прорвались уже к реке Кубань, обстреливали горящий Краснодар из тяжелых орудий. Кругом горели здания, пламя свистело из черных оконных проемов, некоторые улицы были плотно закупорены черным и едким дымом. То сбоку, то сзади, то спереди часто ухало, и порой нельзя было разобрать, вражеский снаряд это разорвался или рухнула сгоревшая стена какого-то здания. При каждом взрыве шофер, как казалось Алейникову, вздрагивал и ниже припадал к баранке.

— Боишься? — спросил его вот так же, как только что, Алейников.

И шофер, как вот и сейчас, сплюнул в проем дверцы грузовика и так же ответил:

— Бензину полный бак, удерем.

В голосе шофера была усмешка. Даже не усмешка, а насмешка. «Ишь петух…» — одобрительно подумал Алейников и спросил:

— Как звать?

— Гришкой…

— А фамилия?

— Зачем вам? Может, вы шпион какой. Я вообще жалею, что подсадил вас.

Теперь Алейников улыбнулся.

— Это верно, я шпион, — сказал он, чувствуя в душе озорство. — А ты — командующий армией, замаскировался, понимаешь, под шофера. Вот сейчас я тебя в мешок — и к немцам…

Шофер, однако, не слушал уже его. Он резко нажал на тормоза, потом рванул переключатель скоростей, грузовик взвыл и торопливо попятился назад. Алейников даже не успел сообразить, что же это такое делает шофер, как впереди, как раз на том месте, где мог быть грузовик, горбом вспухла улица. Земля качнулась, подбросив, кажется, грузовик. Мотор заглох.

Шофер выскочил из кабины, Алейников за ним. Оба они остановились перед дымящейся горой крупных обломков кирпичной стены рухнувшего здания. По грязному лицу шофера струями тек пот, и парень старательно вытирал его пилоткой.

Перед этой горой они стояли, безмолвные, с минуту.

Потом, когда ехали по какому-то узкому переулку, Алейников проговорил:

— Вовремя ты увидел, что стена падает…

— Увидишь тут в таком дыму!

— Отчего ж попятился?

— Почуялось мне просто, что вот-вот она упадет. Опахнуло чем-то таким… замогильным. Это я всегда чую, когда смерть рядом…

Через несколько минут Алейников попросил его высадить и, прощаясь, сказал:

— Спасибо, Гриша. В долгу я у тебя.

— Ну и не забывайте, — откликнулся парень. — А то больше не буду давать в долг. Фамилия моя, между прочим, в самом деле генеральская — Еременко.

Когда закончилась оборонительная операция войск Приморской группы Северо-Кавказского фронта на краснодарском направлении, Алейников за успешное выполнение заданий Наркомата внутренних дел был награжден орденом Красной Звезды и получил назначение в другую прифронтовую специальную оперативную группу НКВД в качестве ее начальника. Группе были поручены разведывательно-диверсионные действия в тылах вражеских войск, наступающих со стороны Курска на Воронеж. Алейников отыскал в войсках рядового Григория Еременко и взял к себе шофером. Несмотря на мешковатый внешний вид, Гриша, как Алейников и предполагал, оказался человеком незаурядным. Выносливости у него было на пятерых. Осторожный и осмотрительный в обычной обстановке, хотя это он всегда маскировал напускной бесшабашностью, в критические минуты он становился, как и сам Алейников в молодости, до безрассудства отчаянным и дерзким. Но это только на первый взгляд. Все поступки Григория строились на трезвом расчете и невероятном хладнокровии. Так, однажды, возвращаясь дождливой осенней ночью с переднего края (Алейников тогда лично провожал разведывательную группу в тыл врага), они попали под шквальный артиллерийский огонь. Осколком снаряда пробило бензобак, машина вспыхнула. Еременко вытолкнул Алейникова из кабины в грязь, схватил свой автомат и вывалился из машины сам, тотчас вскочил, закричал, чтобы майор отбежал прочь. Буквально через несколько шагов опять же грубым толчком повалил Алейникова на землю, и, едва они упали, автомобиль рвануло, над головой просвистел огонь, опалив волосы, провизжали ошметки разлетевшегося во все стороны металла.

Они потом отползли в какую-то канаву метрах в тридцати от дороги, лежали в ней, пережидая яростную артподготовку врага и соображая, что теперь делать.

— Что это они лупят-то по пустому месту? — спросил Еременко.

— Черт их знает. Может, думают, что тут вторая полоса обороны…

Вскоре пальба стихла, только сзади, где были расположения наших войск, земля стонала от разгорающегося боя.

— Надо, наверное, назад, к своим, — произнес Григорий, привставая и нюхая, как зверь, мокрый воздух. — Какую-нибудь машину дадут… Да нет, кажется, поздно.

Через мгновение и Алейников понял, что поздно: из-за чернеющей в туманном рассвете кромки леса выползала, пронизывая густой еще мрак светом фар, вражеская танковая колонна, нарастал лязг гусениц. Колонна спустилась в лощину, скрылась из глаз, а минуты через четыре снова появилась уже совсем близко.

Они пролежали в этой канаве под дождем около часа, наблюдая сквозь кустарник, как прошла мимо танковая колонна, потом тащились немецкие грузовики с пехотой.

— Прорвали нашу оборону! Вот это влипли мы, вмазались, как два яйца в горячую сковородку! — беспрерывно шептал Еременко. Даже сквозь грязь на щеках Алейников различал, что шофер был бледен, ноздри его вздрагивали.

— Перестань ныть! — рассерженно прикрикнул он.

Еременко умолк, уголки его по-мальчишески розовых губ обиженно опустились.

Прошло еще полчаса. Синее мокрое утро медленно и нехотя распахивало небо над землей, в лощинах и перелесках клубился тяжкий туман. Там, откуда Алейников и Еременко недавно уехали, звуки боя постепенно затихали — не то стрелковый полк был смят, не то отошел куда-то, оставив позиции.

Дождь все накрапывал, — мелкий и нудный, он давно промочил насквозь Алейникова и Григория. Алейников чувствовал, как по его лопаткам на ребра стекают обжигающие струйки, челюсть его подрагивала от холода, он думал, что, если они и выпутаются из этого положения, в котором вдруг очутились (что очень маловероятно!), воспаление легких ему обеспечено. Гриша Еременко отделается, конечно, чирьями, его, дьявола, никакая простуда не берет. Но он все равно заявится в санчасть, и молоденькая врачиха Валерия вспыхнет до корней волос, вскроет ему чирьи, ранки залепит пластырем и хоть на день, на два, но уложит его в постель. А потом ее красивые и добрые глаза будут зеленеть от ревности, длинные пальцы будут от волнения подрагивать, потому что к Гришке обязательно начнут бегать машинистки и шифровальщицы опергруппы. Каждая хоть раз, но навестит. Что они, весь подчиненный ему, Алейникову, женсостав, находят в этом невзрачном на вид парне?