Виктор Астафьев - Прокляты и убиты. Шедевр мировой литературы в одном томе

– Позовите ко мне Боровикова! – приказал майор. Булдаков принялся поить Финифатьева из фляги. Сержант запричмокивал, зашлепал губами, как теленок, вот и голос опять подал:

– Водочка так к разу. Он меня штыком пазганул. А что как зараженье крови? – И тут же перешел на отеческий тон. – Ты бы поел чего, Олеха. От их обеда осталось… Чужо все, погано, да че поделаш-то?

– Заговорил, – обрадовался Булдаков, – жив, стало быть, вологодский мужик, жив!…

Шорохов, не переставая жевать, поднял из-под ног затоптанные снимки, расправив один, держа руку на отлете, будто козырную карту, осклабился:

– Во че вытворят фриц! Во жись, так жись!… Майор бросил быстрый взгляд в сторону сержанта и друга его закадычного, махнул рукой Шорохову, чтоб убирался, – времени на пустые разговоры не было, отвлекаться недосуг.

– Заг маль, весэн бештэлен ан дэр хехэ хундерт зинд? (Скажите, – спросил он тихо у Зигфрида Вольфа, – чьи наблюдательные пункты на высоте Сто?)

– Дэр штабсдивизион унт дэр цвайэн безондэрэн эсэсбатальонен. (Штаба дивизии и двух отдельных эсэсовских батальонов.)

– Во ист ди штабсдивизион, унд вэр фюрт дорт? (Где сам штаб дивизии, и кто ею командует?)

– Ихь вайс нихт, во дэр штаб дэр дивизион ист. – Ихь вайс вених, ихь люгэ нихт, херр официр. Ихь хабэ ам телефон гехерт: генераль фон Либих. (Я не знаю, где штаб дивизии, – послушно и торопливо заговорил пленный. – Я мало чего знаю. Я не лгу, господин офицер. Слышал по телефону: генерал Либих.)

– Гут! Гут, – кивнул головой майор. – И на том спасибо, – добавил он по-русски. А про себя усмехнулся;

«Вот истинный немец, работать умеет и знает лишь то, что положено знать. Наши связисты, не умея работать, знают все про все».

Возле блиндажа возились бойцы, убирая трупы.

«Че эту падаль закапывать-то? – слышался голос Шорохова, – уволокчи да в кусты сбросать…»

«А вонять станут?»

«Это верно. Вони от человека больше, чем от дохлой кобылы…»

«Трепло! – поморщился Лешка. – Повидал на своем веку и понюхал Шорохов мертвецов. – Надо будет спросить у майора, как с нашими-то…»

Зигфрид Вольф, положив руку на вздрагивающие колени, напряженно ждал. Воняло от него все внятней. Майор поводил носом – откуда пахнет? Зазвенел телефон. Зигфрид Вольф глядел на аппарат с ужасом.

– Вальтер шприхт зо хериш мит инэн? Загэн зи, ист эр цу дэн гранатверфэршютцен аус дэр штаб дэр дивизион гешикт? (Вальтер так властно разговаривает с вами. Скажите, – показал майор на телефонный аппарат, – он послан к минометчикам из штаба дивизии?)

– Ихь дэнке, вир зинд айн фюрэндэр беауфзихтигер пункт, вир зинд нэбэн дэн русэн, унзэре бэобахтунгэн зинд ам бэстэн. (Думаю, что мы – передовой наблюдательный пункт. Мы рядом с русскими, наши наблюдения, – поморщился связист («Этот наглый обер-лейтенант Болов все ж выскочка, всегда проявлял инициативу, всегда лез вперед, искал опасности, вот и нашел»), – самые, самые…

– Гут, – голосом азартного картежника, сделавшего ставку, произнес майор, потирая руки. – Антвортэн зи Вальтер, дас аллес ин орднунг ист. (Хорошо. Ответьте Вальтеру, что все в порядке.)

Вошедший в блиндаж лейтенант Боровиков с изумлением смотрел на немца, разговаривавшего по телефону, на майора, у которого оживилось лицо, блестели глаза и, хотя он все еще кривился на бок, к которому притянута была ремнем поверх гимнастерки толсто сложенная онуча, вроде бы и о боли забыл. Боровиков присел на нары, все еще не понимая, что тут происходит. Знаком показав положить трубку телефона, майор взял у Боровикова свою кожаную сумку и, доставая из нее сложенную карту, как бы между прочим поинтересовался:

– Вэр золь ан дер линие им фале дер нахрихтэнфэрлетцунг геэн, зи одэр Вальтер? (В случае повреждения связи кто должен выходить на линию, вы или Вальтер?)

– Вир хабэн кайн бэфель фронтлиние цу фэрласэн. (Нам не велено отлучаться с передовой.)

«А у нас вот все наоборот: тыловики болтают да покуривают, связисты с передовой, язык на плечо, по линии бегают и гибнут».

– Вифиль цайт браухт Вальтер, ум беобахтунгсштэле цу эррайхэн? (Сколько времени потребуется Вальтеру, чтобы дойти до наблюдательного пункта?)

– Фюнфцен одер цванцих минутэн. (Пятнадцать или двадцать минут.)

«Эк у них отлажено-то все! Экие молодцы! Оттого и держат наполовину меньше наших челяди в штабах. При укомплектовании армий и дивизий численность боевого состава втрое больше наших, а порядка – впятеро», – мельком отметил майор. Все более входя в азарт, которого он в себе, пожалуй, и не подозревал, Зарубин начал быстро распоряжаться. Приказал Боровикову поставить пулеметы по обоим берегам Черевинки, трофейный же пулемет с полным боекомплектом перенести к наблюдательному пункту и по всей речке:

– По всей речке, – подчеркнул он, – укрепиться, поставить боевые охранения. Противник, не смяв левый фланг, наутре непременно опробует фланг правый. Немцы сорить людьми непривычны, – пробурчал майор, – и голодом держать солдат не смогут – характер у них не такой. Под Сталинградом мерзлую конину по кусочкам делили. Мы тех коней изрубили бы, растащили, сожрали, потом скопом околевали бы с голоду…

Боровиков подумал, что майор уже в бреду, и неуверенно прервал его:

– Вам, товарищ майор, нужно немедленно переправляться.

– Да-да, – согласился Зарубин. – Понайотов вот-вот будет. Но, лейтенант, тебе еще приказ: на берегу сколотилось много бездельников, об этом и подполковник Славутич говорил, – собери всех боеспособных, вооружи, заставь, убеди держать оборону по речке, иначе мы все, и они тоже, тут погибнем. И еще – пусть артиллеристы немедленно оборудуют наблюдательный пункт. Свой. Эту крепость немцы скоро разнесут в пух и прах…

– Мы уже начали. Вам надо лечь, товарищ майор.

– Нет-нет, еще один фокус немцу на прощанье, еще один, – облизывая растрескавшиеся, зашелушившиеся губы горячим, распухшим языком, словно в полубреду, бормотал Зарубин. И вдруг вскинул голову, показал рукой на выход: – Перережьте линию связи и захватите связиста.

– Есть! – козырнул Боровиков, которому, казалось, все задания на плацдарме выпадали второстепенные, маловажные, и вот, наконец-то, он дождался настоящего, захватывающего дела. – И все-таки, товарищ майор?…

– Да идите, идите! Я прилягу.

Боровиков, выйдя из блиндажа, увидел, как, впрягшись, будто в оглоблю, бойцы волокли через речку за ноги убитых. Белье на трупах задралось, мертвые тела, волочась, с шуршаньем буровили песок. Лицо унтер-офицера было прострелено у переносья, кровь запеклась в провалах глазниц, в ушах, в оскаленном редкозубом рту. Светлые, проволочнопрямые волосы обер-лейтенанта Болова свяли, мочалкой тащились, оставляя след на песке, но из-под круглого воротника шерстяной рубахи на груди виднелись почему-то темные волосы – видно, обер красил волосы под белокурую бестию-кавалера. Глаза обер-лейтенанта были полуоткрыты, в них колыхался клок неба, а в удивленно раскрытых губах навечно остановилось недоумение – обер-лейтенант Болов не верил в собственную смерть. За речкой уже лежал пулеметчик с еще ниже спустившимися штанами, под которыми бледно голубели трикотажные подштанники. Болова и унтера соединили, к ним в ряд пытались положить товарищей, но ряда не получилось – как жили люди, как умерли, так и лежали – всяк по себе, наврозь.