Эфраим Севела - Мужской разговор в русской бане

— Войдите.

Входит, потупясь. Как невинная девица. В пол смотрит, мнется.

— Я всего лишь на минутку. Ботики снимать не стану.

Утром просыпаешься с ней в кровати — действительно, ботики не сняла. Так и провела ночь, не разуваясь.

Вот так сравнивает известный поэт наших девиц с заграничными.

У меня впечатления иные. Не буду вас томить и изложу все по порядку, чтоб смогли пережить то, что со мной приключилось, и самим сделать соответствующие выводы.

Я не стану рассказывать, как я выезжал за границу, ибо каждый советский человек, кто оказался «счастливчиком» и попал в туристскую группу, знает, чего это стоит.

Знает, как тебе завидуют товарищи и в особенности их жены, потому что ты с женой едешь, а они — нет.

Значит, у тебя своя рука там, где это решается, значит, умеешь жить, то есть ловчить, и так далее.

Знает, как тебе душу вынут в партийной комиссии, где геморройные старики с большим стажем в партии будут потрошить все твое белье и допытывать, как во времена инквизиции. Хотя при этом отлично знают все о тебе по твоему личному делу, знают, что ты — партийный работник и уже не менее чем сто раз проверен и перепроверен.

Знают, что ты пограмотнее их и больше читал и поэтому тебе не нужно, как несмышленышу, пояснять, как себя вести за границей, чтоб, не дай бог, не уронить чести советского человека, не поддаться на провокацию врагов. Хотя о какой провокации и о каких врагах может идти речь, если едешь ты не к капиталистам, а к нашим верным союзникам, которые у нас по струнке ходят на коротком поводке и сами норовят казаться святее папы.

И тем не менее тебе мотают нервы, припугивают, что в любой момент могут отменить решение и не пустить тебя за границу. И вместо тебя поедет кто-нибудь более достойный. И это при том, что едешь ты за свои кровные денежки, иностранной валюты тебе меняют с воробьиный нос, чтоб только хватило на прохладительные напитки да почтовые открытки с видами заграничных городов, по которым тебя провели галопом и чуть ли не в армейском строю.

И это еще при том, что раз едешь с женой, то дома обязательно должны оставаться, вроде как в залог, твои детишки с бабушкой. Это для того, чтобы ты не вздумал бежать и попросить политического убежища.

Куда бежать? Где просить? У коммунистов просить убежища от коммунистов. При том, что ты сам коммунист с солидным стажем и занимаешь немаленький пост в партийном аппарате.

Бред. Идиотизм. Вывихнутые мозги.

Но вот — все позади. Последняя пограничная проверка. И — прощай любимая страна. Мы — за границей.

В нашей туристской группе подобрался народ серый, невыразительный, но успешно прошедший проверку на идеологическую чистоту и патриотизм. Дамы провинциальные, одеты так, что в чужой стране, где цивилизации побольше, готов провалиться сквозь землю от стыда за своих соотечественников и за нашу разнесчастную Россию — светоч человечества и знаменосец мира.

Какие им там исторические памятники и музеи? Глазеют только на витрины магазинов, и все мозги заняты решением одной задачи: как умудриться из жалкой суммы иностранной валюты выкроить так, чтобы купить хоть что-нибудь поприличней, сэкономив на газированной воде и почтовых открытках.

Я уж не говорю, что держи язык на привязи, не болтай, не остри. В другой раз за границу не поедешь. Старший в группе, «нянька» из государственной безопасности, составит рапорт куда следует, и потом будешь отдуваться. Да и соседи по группе не лучше. Меня мой приятель из органов предупредил, что в подобных туристских поездках каждый второй получает строгий наказ — следить за определенной особой и доносить «няньке». Я не удивился бы, узнав, что моя жена получила задание контролировать меня и писать доносы. Меня, слава Богу, не попросили следить за ней.

Фарс. Водевиль. В нормальной голове не умещается. Но, как поется в известной песне, мы, коммунисты, рождены, «чтоб сказку сделать былью»; а также «и в воде мы не утонем и в огне мы не сгорим». Что уж нам — поездка за границу!

Ездили мы в роскошных итальянских автобусах по довольно красивой, скажу я вам, стране, и кормили нас вкусно и обильно. Останавливались в хороших современных гостиницах: семейная пара — вдвоем в комнате, одиночки — каждый в отдельности.

Случилось это в старинном городе, расположенном по склонам холмов, с узкими извилистыми улицами, остроконечными черепичными крышами, фонтанами на крошечных площадях, мощенных булыжником, по которым стучали подошвами еще римские легионеры.

Наша гостиница на двадцать этажей высилась над морем красной черепицы серыми бетонными боками, как чужая заморская гостья. Но жить в этой гостинице было очень уютно — последнее слово мировой архитектуры.

Должен оговориться, что весь наш с женой капитал в местной валюте хранился у меня — жена страдала рассеянностью. Даже свои ручные часы она забыла дома в предотъездных хлопотах и порядком надоела мне, осведомляясь то и дело о времени. Я даже иногда отдавал ей носить мои часы — отечественную, не Бог весть какую штуку марки «Мир».

Мы старались не тратить ни гроша из той жалкой суммы, которую нам обменяли в банке перед отъездом. Восемнадцать долларов на нос на всю поездку. Больше не позволено. Жена решила, что в последний день нашего путешествия, когда она будет знать все цены, мы купим на эти деньги подарки детям и бабушке. Какую-нибудь вязаную вещь, которая в нашем отечестве блистательно отсутствует на полках магазинов.

Вот в этом-то городе, расположенном на холмах, жена учинила мне скандал, застав на месте преступления — я на валюту выпил бутылку пива, потратив, по ее хитрым подсчетам, сумму, достаточную для покупки кофточки младшей дочери.

Я рассердился не на шутку. Да нельзя быть таким крохобором! Хрен с ней, с кофточкой! Если так трястись над каждой копейкой, так лучше уж сидеть дома и никуда не ездить.

Жена тоже не осталась в долгу, повысила голос до визга. Услышал «нянька», велел нам немедленно перестать ссориться, ибо нас слышат иностранцы и они могут нехорошо подумать о советских людях. На всякий случай в гостинице он разместил нас в двух отдельных номерах и даже на разных этажах, чтобы мы поостыли маленько.

Так создались идеальные условия, бросившие меня в объятия иностранки. В тот вечер нас, советских туристов, местное отделение общества дружбы с СССР угощало ужином, обильно сдобренным местным вином, которое можно пить бесконечно, настолько кажется оно слабым и вкусным, вроде виноградного сока. Последствия сказываются значительно позже, когда внезапно начинают деревенеть язык, наливаться свинцом ноги, потом начинаешь откалывать номера совсем уж бесконтрольно, как после бутылки водки.

Когда мы поздно ночью возвращались домой нестройной и галдящей толпой, привлекая внимание прохожих громкой русской речью и взрывами беспричинного смеха, кто-то из наших туристов, расхрабрившись после изрядных возлиянии, стал спорить с «нянькой» — единственным трезвым и хмуро-озабоченным существом, что две девицы, одиноко сидящие за столиком среди десятка других пустых перед входом в наш отель, — не кто иные, как местные проститутки. «Нянька» не стал вступать с ним в дискуссию и велел прикусить язык и заткнуться. Но моя жена, которая в этот день меня демонстративно не замечала и на банкете сидела на противоположном конце стола, не последовала примеру «няньки» и резко возразила, что это клевета на дружественную нам страну, успешно, по нашему примеру, строящую социализм. Следовательно, проституток в таком обществе нет и быть не может. Логика моей жены, как всегда, была восхитительной, а ее суждения категоричны и неоспоримы.