Эфраим Севела - Почему нет рая на земле

Мы, дети, с презрением относились к Ивану Вербову и его аттракциону. Но все же ходили иногда в этот балаган. Потому что — бесплатно. Билеты покупали по глупости только взрослые. А мы не дураки. Зачем платить деньги, когда Вербов для экономии не держал в балагане сторожа? Впустив публику, он запирал двери и уходил за решетку ко льву. Но стены-то в балагане были брезентовые. И хлопали на ветру, как парус. Мы приподнимали от земли край брезента и, чуть сгорбившись, входили в балаган. Иногда даже получив шлепок этим парусом по спине, но это когда был ветер.

Поэтому, бывало, идем мимо, слышим, в балагане играет музыка, значит, Вербов запер двери и начал представление.

— Зайдем? — небрежно спрашивал я Берэлэ.

— Нечего смотреть, — отмахивался мой друг. Это не искусство, а сплошной обман. Но может быть как раз сегодня льву эта канитель надоест, и он откусит Вербову голову?

Как же пропустить такой случай?

Мы приподнимали конец брезента и ныряли под него.

Однажды мы ввалились целой ватагой. А зрителей, купивших билеты, было в балагане всего несколько человек. Вербов уже стоял за решеткой и, налившись кровью от натуги, пытался поднять льва и поставить его на задние лапы. Хоть Вербов, как всегда, был пьян, но даже его мутный взор обнаружил, что число зрителей в балагане многократно возросло после того, как он запер входную дверь.

Тогда он оставил в покое льва, который тут же растянулся на опилках, как ковер, состоящий из шкуры, гривы и хвоста, и, подбоченясь, обвел прикуренными глазами зрительный зал.

— Так, молодые люди, — протянул дрессировщик и хлопнул плеткой по своему сапогу. — Что-то вас очень много сегодня… без билетов. Или у меня в глазах двоится?

Точно. Двоится, — хихикнул кто-то из нашей ватаги.

— А это мы проверим, — сказал Вербов. — Кто без билета… тем же путем, как вошли, попрошу покинуть помещение.

Конечно, никто из нас не сдвинулся с места.

— Считаю до трех, — уставился на нас Вербов. — И выпускаю льва из клетки! Зрителей, имеющих билеты, просим не беспокоиться. Мой Султан ест только безбилетников.

Вербов ткнул плеткой льва под ребро, и тот лениво рыкнул.

Я рассмеялся вслух:

— Ваш Султан еще дышит. Он на ногах не стоит. Кто это такой умник? — строго оглядел зрителей Вербов. — А ну, проверь! Зайди в клетку! И от тебя мокрого места не останется.

Мы прикусили языки. Что мы, ненормальные, чтобы лезть ко льву в клетку? Даже к полуживому. Клыки-то у него есть. Спокойненько проглотит любого из нас. Тем более что от нас водкой не пахнет, а пахнет хорошим маминым борщом. А он голодный — проглотит, не жуя.

— Испугались, герои? — не унимался Вербов, которому перебранка с нами доставляла больше удовольствия, чем возня со львом. — Кишка тонка? Коленки дрожат? Ну, где же вы? Как лазить без билета, так вы тут как тут? Как говорить дерзости взрослому человеку и оскорблять нехорошими словами благородное животное — царя зверей, так на это у вас ума хватает? А вот показать свое бесстрашие — так тут вас нету. Жалкие, ничтожные провинциалы.

Вот это последнее слово «провинциалы» оказалось той каплей, которая переполнила чашу. Больше всего резануло наши сердца, что рыжий Иван Вербов родился и полжизни провел безвыездно в нашем городе, и, лишь приспособившись кормиться при льве, объездил со своим балаганом десяток-другой захолустных городишек, теперь имел наглость обозвать нас, его земляков, провинциалами.

Негодовали мы все, но молча. А маленький Берэлэ Мац в благородном порыве поставил на карту свою жизнь за честь нашего города.

— Я могу войти в клетку, — ломким голосом произнес он.

И сразу стало тихо. Только какая-то деревенская баба впереди нас тихо ойкнула от страха и умолкла, и от этого показалось еще тише. Так бывает перед грозой, когда вся природа затаится в ожидании грома. Все взрослые зрители, у которых были билеты, повернули головы, чтобы разглядеть в нашем ряду стриженую голову с оттопыренными ушами, произнесшую эти роковые слова. Пластинка на патефоне кончилась и вертелась вхолостую с тихим шипением.

Лев Султан, дремавший за решеткой, растянувшись на опилках, мурлыча, как огромный кот, тоже умолк от этой непривычной тишины и приоткрыл один глаз, словно силясь разглядеть Берэлэ Маца, позволившего себе такую дерзость.

— Где ты, храбрый мышонок? — язвительно прищурился Иван Вербов. — Тебя не видно из-под скамьи.

Тут раздались смешки среди взрослой публики. И даже кто-то из наших безбилетников хихикнул, потому что Иван Вербов, сам того не ведая, выстрелил в цель. «Мышонок» была кличка Берэлэ Маца, и выходило так, что проницательный дрессировщик угадал и такую интимную подробность.

Но потом снова стало тихо. Потому что Берэлэ, еле видный за спинами взрослых зрителей, стал пробираться к клетке со львом. При этом он повторял одно и то же, как патефонная пластинка, которую заело и она издает одни и те же звуки:

— Ну и войду. Подумаешь! Ну и войду. Подумаешь!..

Так повторял он безостановочно, даже взахлеб, и я лишь потом догадался, что так можно разговориться только на нервной почве.

— Ну и войду. Подумаешь! Ну и войду. Подумаешь!..

Я даже встал со скамьи, чтоб лучше видеть маленького, стриженного наголо Берэлэ Маца, и сердце мое преисполнилось сладкой нежностью к нему и сосущим страхом за его жизнь. Я знал, что Берэлэ уже не свернет. Мне лучше, чем кому-либо в этом балагане, было известно, как честолюбив мой друг. Оставалась последняя надежда, что Иван Вербов сам струсит и не пустит мальчика в клетку ко льву.

Берэлэ остановился перед решеткой прямо напротив Вербова, раскачивавшегося на широко расставленных ногах внутри клетки. Лев лежал чуть сзади него и дернул ухом, должно быть отгоняя мух. Берэлэ был такой маленький, что Вербов казался великаном-людоедом из страшной сказки. Сходство с людоедом придавал Вербову его хриплый испитой голос:

— Славный ужин будет сегодня у моего Султана.

Правда, диетический. Ты, мальчик, слишком тощий, льву на один зуб.

— Откройте клетку, — еле слышным голосом произнес Берэлэ, но, ручаюсь, все, кто был в балагане, расслышали, что он сказал. И замерли, не дыша. Потому что поняли — мальчик не отступит, и уже явственно слышали хруст детских косточек в львиной пасти.

— Милости просим, — сказал Вербов и, вытянув болт из задвижки, распахнул железную дверь клетки и даже сделал приглашающий жест рукой.

И Берэлэ переступил порог.

Я не видел его лица. Он стоял спиной к зрителям. Но могу поручиться, что он побледнел, потому что уши его стали совсем белыми.

Иван Вербов, кажется, тоже протрезвел и не говорил больше глупостей, а смотрел на Берэлэ, раскрыв рот, как будто это был не обыкновенный мальчик с Инвалидной улицы, а двухголовый теленок или женщина с усами и бородой.