Николай Удальцов - Модель

И я даже не вздохнул:

— Я помогу тебе. — Мысли о том, что я начинаю кормить не только ее, но и Вову, мне даже в голову не пришло.

— Хорошо вам, дядя Петя, вы такой свободный, — прошептала она; а я, постепенно привыкший к ее поглупению и вынужденный говорить только то, что должно быть ей понятно, ответил:

— Я заработал свою свободу…

…А между тем Бау делала карьеру.

Образование, полученное ей, принесло не только цветы, но и плоды; а о том, что она училась на деньги, заработанные мои трудом, как-то не вспоминалось.

Вова оставался Вовой; и ему все было просто. Если мужчине не сложно с женщиной, достигшей больших успехов, чем он сам — этот мужчина альфонс.

А она не хотела этого замечать…

…Однажды, одеваясь перед зеркалом, Бау проговорила:

— Родилась я Таней Епифановой, потом вышла замуж и временно стала Таней Авченко, а скоро кем я стану окончательно?.. — Слушая ее, я задумался о своем, вернее о ее, и не только не ответил ей, но даже не помог ей застегнуть лифчик.

Дело в том, что то — кем она станет скоро, я понимал.

Но этим пониманием делиться я не мог — мне было больно перед самим собой: подстилкой под дерьмо…

…А потом наступил момент, когда она сама сформулировала мое молчание:

— Вы считаете моего Вову быдлом? — спросила она; я промолчал и просто поднял на нее глаза.

И в моих глазах Бау прочитала ответ на свой вопрос.

— Дядя Петя, вы же плюете в мое лицо.

Ответить на ее слова я мог только одним:

— Никогда не ставь свое лицо туда, куда приличным людям хочется плюнуть…

…Жена собачьего сердца…

…Мне оставалось только одно: не видеть того, что я видел.

Потому что за то, что я видел, мне было стыдно.

Но появилось желание принять душ не перед встречей с ней, а после встречи…

…С тех пор как Бау связалась с Вовой, в ней пропала загадка.

Она становилась такой же простой, как ее избранник.

На моих глазах Бау превращалась в свой собственный мемуар, который был интересней, чем она сама — нынешняя.

Ее глупость была не страшной, а странной.

Ее глаза стали уловимыми, а мои отношения с ней потеряли целость, распавшись на фрагменты.

Бау. безусловно, была русской женщиной.

А главная загадка русской души заключается в том, что эта душа регулярно выбирает самый глупое продолжение для реальности.

История ее замужеств была учебником мужских недостатков.

Ее умение выбирать себе мужчин для жизни на человеческих помойках огорчало меня, но так уж выходило — ее красотой пользовалась вся дрянь, процветающая в стране: наркоманы, алкоголики и просто ничтожества.

Мужчины, которых она выбирала, делали ее нелепой.

Впрочем, об алкоголике или наркомане можно было подумать — кем бы они стали, возможно, не будь они алкоголиками и наркоманами?

Вова не был ни наркоманом, ни алкоголиком, и потому — было особенно очевидно, что он никто.

На знаки вопросов он места не оставил.

Значительность и состоятельность человеку нужно доказывать постоянно.

Ничтожность дважды доказывать не нужно…

…Она постоянно находила себе таких спутников, что стыдно становилось не за них, а за нее.

Каждый — сам куратор своей судьбы.

Для меня было странным одно: то, что с ней происходило, меня расстроило не так сильно, как я мог бы предположить. Видимо, я становился старым.

Старость — это не когда многое болит.

Старость — это когда уже не чувствуешь многой боли…

…Не рассказывая о Бау, я однажды спросил своего друга, поэта Ивана Головатого:

— Как по-твоему, женщина может быть глупой и счастливой одновременно? — И он ответил, подумав совсем немного — дня два или три:

— Может, — потом подумал еще и добавил:

— Но — не должна, — потом подумал еще и еще и поставил точку:

— Как и мужчина…

…Однажды я не выдержал и, видя ее сапоги с треснувшим в нескольких местах супинатором, дал ей триста долларов.

Она купила себе сапоги и осеннюю куртку, а потом сказала мне:

— Вова премию получил и дал мне денег. — Это была ее уже не первая большая глупость и первая небольшая подлость в отношении меня.

Впрочем, размышлять об этом у меня не было времени, потому что она прибавила:

— Дядя Петя, я сама буду звонить вам. Не шлите мне эсэмэски.

— Почему?

— Вова прочитал вашу эсэмэску.

— Он что — читает чужие письма? — удивился я, едва не прибавив: «Вот дерьмо…»

Она промолчала, опустив глаза, и прибавлять мне все-таки пришлось:

— А по карманам твоим он не шарит?..

…Впрочем, долго размышлять на эту тему мне не пришлось — на нас свалилась беда.

Беда, успевшая постареть до того, как стать нам известной: при очередном прохождении медкомиссии выяснилось, что у нее гепатит С — самая незаурядная болезнь заурядных наркоманов.

Пусть даже бывших.

Не знаю, сообщила ли она об этом своему Вове, но своему мне она сообщила — и нам пришлось разделить эту беду на двоих.

И эту беду мы спрятали глубоко, чтобы не прикасаться к ней до тех пор, пока она сама не прикоснется к нам.

Естественно, я предложил ей лечиться, но она, тогда я не понял — почему, сказала, что это должно просто стать тайной.

И больше к разговору о ее болезни мы никогда не возвращались…

…О том, что ей придется покупать фальшивые медицинские справки для представления на работу в торговле, я не подумал. Как не подумал о том, что, скрывая свою болезнь, она рискует здоровьем тех, кто ходит в ее магазин.

Не подумал о том, что карьеру она строит подло.

И только когда ее подлости, коснувшись меня, выстроились в цепочку, я вспомнил обо всем.

И это все — было уже в прошлом…

…А карьера Бау шла своим чередом; и я гордился ей, потому что к ее успехам имел не самое непрямое отношение.

И однажды она по окончании очередных оплаченных мной курсов сообщила мне:

— Послезавтра держите за меня нос в чернилах.

— Что случится? — спросил я.

— Будет решаться вопрос о назначении меня директором торгового центра.

— Обязательно буду ждать твоего звонка.

Через день я весь день не находил себе места, переживал за нее.

И вместе со мной переживали мои друзья.

А день шел и постепенно сменился вечером.

Она не звонила, и я думал: «Решают… Отмечают ее назначение…»

А потом, когда вечер сменился ночью, и этой ночи прошла большая часть, я понял: она уже не позвонит.

Наутро мне позвонил Гриша Керчин:

— Ну как? Твоя Бау стала директором?

— Не знаю.

— Как не знаешь?!

— Она забыла мне сообщить, — проговорил я, и в ответ услышал молчание своего друга.

— Почему молчишь, Гриша?

Гриша помолчал еще немного, а потом сказал:

— Ну и суку ты пригрел на своей душе…

…Она поступила со мной подло; и хотя я еще какое-то время продолжал с ней встречаться — ненависть к ней бросила в меня пригоршню семян.