Лолита Пий - Хелл

Слишком рано утратив иллюзии, я отвергаю утверждение, что существует настоящая любовь.

То, что называют любовью, всего лишь успокоительное алиби при связи извращенца и проститутки, розовая вуаль, которой прикрывают страшное лицо неотвратимого Одиночества.

Я прикрылась цинизмом, мое сердце оскоплено, я бегу от чудовищной Зависимости, от насмешки всеобщего Обмана. Эрос прячет в своем колчане косу.

Любовь — это все, что мы придумали, чтобы избежать чувства подавленности после совокупления, чтобы оправдать блуд, чтобы добиться оргазма. А любовь — это квинтэссенция Красоты, Добра, Истины, она делает вас красивее, она облагораживает ваше жалкое существование.

Так вот, я отказываюсь от любви.

Я исповедую светский гедонизм, ратую за него, он делает меня свободной. Он освобождает меня от преувеличенного восторга после первого поцелуя, от того, чтобы звонить первой, чтобы двенадцать раз прослушивать кратенькое сообщение на автоответчике, чтобы сидеть в кафе и пить кофе и вино, вспоминая детство, общих друзей, каникулы на Лазурном берегу, потом ужинать, беседовать о любимых писателях, о том, что жизнь все-таки жестокая штука, и зачем каждый вечер куда-то идти, потом первая ночь, за ней много других, и вдруг понять, что больше нечего сказать друг другу, делать вид, что целуешься, чтобы вдохнуть порошок, даже не испытывать больше желания заняться любовью, разойтись и все же оставаться вместе, переругиваться, утешаться, зная, что все уже умерло, изменять с другими и потом — ничего, пустота.

Страдать…

Очередное тяжкое пробуждение. Минут десять я проклинаю все свои бессонные ночи, лишние бокалы, сигареты, которые я курила, когда мне этого не хотелось, дозы кокса, которые ничуть мне не помогали, и я принимаю решение больше никогда не выходить по вечерам, перестать пить, курить, отныне рано ложиться спать и есть только суши и свежие фрукты.

Я закуриваю сигарету и сразу же откладываю ее. Я еще лежу с закрытыми глазами. И вдруг вспоминаю о самом ужасном.

В час я обедаю с родителями. Почему я и почему именно сегодня? Приходится тащиться в ванную под горячий душ, который ни капельки не облегчает мне головную боль, выпить стакан воды, принять три таблетки ди-анталвика, запустить компакт-диск с Бобом Синклером, чтобы хоть немного встряхнуться (все без толку), сделать все, чтобы иметь презентабельный вид, потому что обед как-никак с владельцем капитала, а я рассчитываю объявить ему, что на 2000/2001 учебный год мне необходим отпуск.

Фен для волос, унылое, как понедельник, произведение фирмы «Никель», совершенно напрасно торчащий на витрине «Терракотты», внимательный осмотр себя в зеркале стоящего напротив окна шкафа — и я решаю во время всего обеда не снимать темных очков.

Черт побери, ведь сегодня у меня такой насыщенный день, назначен визит в салон «Карита» — эпиляция, лицо, маникюр, а еще я хотела сделать UV [13] UV — облучение ультрафиолетовыми лучами. , а еще обещала Сибилле сходить с ней за коксом, она боится идти к своему дилеру одна. Придется позвонить в салон и умирающим голосом отказаться, а Сибиллу отложить на завтра.

Что касается UV, посмотрим. Если хватит сил.

Я натягиваю «потертые» джинсы от Хлоэ, серебристые «найки», белый в сетку пуловер от Поля Ка и темные очки от Гуччи, беру большую плетеную сумку с монограммой Вюиттона, сую в нее медок, номер «Вуаси», косметичку, записную книжку и футляр для очков, потом бегом выскакиваю из дома, потому что опаздываю уже на три четверти часа.

Хватаю такси и мчусь с быстротой молнии в «Мюрат», где ждут меня родители, они наверняка уже взвинчены.

— Наконец-то пожаловала… А ведь тебе назначили встречу в час. Мы уже сказали себе, что если бы приехали без пятнадцати два, то имели бы удовольствие ждать тебя всего десять минут…

Я не столько сажусь, сколько рушусь на свое место. Я не в состоянии достойным образом внимать нравоучениям, мои мысли плывут от авеню Монтень к «Калавадосу», и я пристально вглядываюсь в номерные знаки всех черных «порше», проезжающих за окном…

— …тебе надо начать этот год посерьезней, твои каникулы длятся уже полгода, на три месяца дольше положенного, не забывай, решается твое будущее… и ты можешь снять темные очки, когда я с тобой разговариваю?

Я мотаю головой.

Подходит официант взять заказ, я прошу сигареты, сама мысль о том, чтобы что-то съесть, вызывает у меня рвотный позыв, но если я не закажу ничего, мать чего доброго подумает, что у меня анорексия.

Я заказываю суп из креветок, лакричный напиток и лимонный ликер, потом заявляю отцу, что решительно не собираюсь что-либо делать в этом году, что бак [14] Бак (сокр. от baccalauréat) — экзамен за курс средней школы. окончательно изнурил меня, к тому же меня переводят в какую-то другую школу за прогулы, что в университет я не собираюсь, там и преподавателей толковых нет и вообще сплошное мещанство, что школьная система меня не устраивает и вообще не устраивает никакая система, и мне надо испытать на себе, что такое ничтожество, человек, который ничего не делает, чтобы у меня появилась настоящая потребность в каком-то деле, появилась всерьез и надолго, и ничто, ничто не заставит меня изменить свое решение.

Отец ошеломлен, он возражает. Пусть возражает.

Я не притрагиваюсь к супу в своей тарелке, что тревожит мать, а это, в свою очередь, тревожит меня, и не зря, потому что она с ходу начинает:

— Ты ничего не ешь, ты не больна? Ты все время шмыгаешь носом, должно быть, у тебя насморк, надо показаться врачу, хочешь, я договорюсь с ним? Впрочем, при той жизни, какую ты ведешь, тебе не врач нужен, а нужно, чтобы мы запретили тебе шляться, нет, ты видела, какие у тебя синяки под глазами, ты худеешь, ты постоянно как в тумане, я надеюсь, у тебя нет анорексии?

— Нет, это наркотики.

— Ты находишь это смешным?

Я закуриваю четвертую сигарету и выпиваю большой стакан воды, у меня дерет горло.

И тут я замечаю, что стол сервирован на четверых и рядом со мной стоит свободный стул. Кому он предназначен?

Я опасаюсь самого худшего, и самое худшее свершается: в ресторан входит Катрин, протягивает распорядительнице, встречающей гостей, свой дорогой элегантный плащ фирмы «Берберри». Катрин — лучшая подруга моей матери, а ненависть, которую я к ней питаю, более чем пропорциональна тому несправедливому чувству приязни, которое испытывает к ней моя мать. Катрин — постаревшая Аманда Вудворд, не понимающая, что стиль «деловая женщина» еще в восьмидесятые годы вышел из моды, неудачно вышедшая замуж, разведенная, бездетная, и она переносит на меня, переносит на меня… Я терплю ее уже восемнадцать лет на всех обедах, во время отпусков, она отравляет мне все мои дни рождения, из-за нее я не имею права сделать себе липосакцию. Я ее ненавижу!