Елена Съянова - Гитлер_директория

По поводу первого новичка грызни между двумя ипостасями не случилось: юноша по фамилии Флик, высокий, белокурый и сероглазый, — идеальный экземпляр, однако будь он хоть зеленым карликом, все равно был бы принят, поскольку являлся сыном самого Фридриха Флика, металлургического короля. Второго — черноволосого, угрюмого молчуна по прозвищу Русский за то, что учился в Москве, звали Альфред Розенберг. Глядя на него, фон Зеботтендорф морщился, но Глауэр напомнил своему alter ego, что парень неплохо пишет и что собирать немцев со всех краев света — великое дело. «Мы — разделенный народ, помни это!» — сам себе напоминал фон Зеботтендорф. Розенберга приняли.

Глауэр принял бы и третьего — графа Арко-Валли, но этот молодой офицер — белокурый и синеглазый — был с большой примесью еврейской крови, и тут фон Зеботтендорф сказал твердое «нет». По поводу четвертого ипостаси сошлись: летчик, два Железных креста, ранение под Верденом, зеленые глаза и квадратная челюсть — тип скорее ирландский, наследник крупной торговой фирмы. Зовут Рудольф Гесс.

Через неделю, проговорив слова клятвы, хлебнув бычьей крови, плюнув и прочее, трое сделались обладателями заветного символа «ордена Туле» — значка со свастикой, мечом и венком. А отторгнутый граф Антон Арко-Валли позвал друзей — лейтенанта Рудольфа Вагнера и студента Рудольфа Гесса в мюнхенский ресторан «Байерише Хоф» и, хлебнув французского коньяка, долго говорил им о Блаватской, о Гербигере и его «Ледниковой космологии», о лунах, о полой земле, о свастиках на ступнях Будды и свастиках на развалинах синагоги в Тивериаде, об истинном братстве истинно избранных… Когда друзья, пораженные широтой его познаний в области, в которую сами только вступали, попытались его успокоить, он стукнул кулаком по столу и, поднявшись, поклялся — пройти посвящение единолично.

— И не на телячьей крови… сами ее глотайте — тешьте себя! — кричал пьяный граф, пока Вагнер и Гесс его выводили. — Я вам покажу пример! Не я, так мое дело с вами останется!

— Подумай, какая связь между бредом Блаватской, какими-то фантазиями какого-то Гербигера и нашей оплеванной, умирающей страной?! — старался урезонить его Гесс.

— Ты слишком трезв. Трезвым не изменить мира! Какая связь?.. Я вам покажу — какая, — был ответ.

Во время зимней сессии 1919 года бывший генерал рейхсвера, а теперь профессор Мюнхенского университета Карл Хаусхофер, принимая зачет у очередного студента, внезапно поднял брови и пристально вгляделся. Этот первокурсник был в форме Добровольческого корпуса, с двумя Железными крестами, а слева, почти под самым воротником у него был приколот значок: черная свастика с мечом и венком.

— Снимите, — быстро, почти не разжимая губ, потребовал Хаусхофер.

У него у самого под пиджаком имелся такой же — знак «ордена Туле», который не полагалось афишировать.

Этим же вечером профессор и студент снова сидели друг против друга в университетском кафе.

— Я, признаюсь, сначала подумал, что вы таким способом хотите получить зачет, — пошутил Хаусхофер.

Но студент не поддержал шутливого тона. Он еще крепче сжал тонкие губы; взгляд сделался острее и нетерпеливей.

— Хорошо, — кивнул Хаусхофер, — поговорим.

Они проговорили не один этот вечер; еще много вечеров и ночей учитель станет разъяснять своему понятливому ученику Рудольфу Гессу множество удивительных вещей. Но главное — поделится с ним своим разочарованием — в строго научном знании, в возможностях и перспективах современной науки. И даже не столько в ней самой, сколько в ее методах. «Иррациональное — вот ключ к рациональному, который немцам стоит теперь попробовать, — скажет Хаусхофер, и Гесс примет это. Раз и навсегда.

Магистр «Туле» фон Зеботтендорф особенно ценил таких людей, как Хаусхофер, умевших всему придать наукообразную форму, и еще — таких, как мюнхенский поэт Дитрих Эккарт, пьяница и романтик, знаток германской истории и автор боевого клича «Германия, проснись!».

В начале февраля Эккарт, по просьбе магистра, повез нескольких посвященных, в том числе Гесса и сына Хаусхофера Альбрехта, в Баварские Альпы, к «свирепому пророку», автору доктрины «Вель» («Вечного льда») герру Гербигеру, ютившемуся тогда в скверном домишке, нависшем над пропастью.

Белобородый, экспансивный, изголодавшийся по общению «пророк» метался по душной комнатенке и выкрикивал свои «истины» о борьбе льда и пламени, о пятой луне, о «высших неизвестных», но стоило только кому-нибудь из гостей открыть рот даже не для возражения — для вопроса, как тут же слышалось резкое — «Мауль цу!» (Заткнись!).

«Среди этих его нет, — заявил Гербигер на прощание Эккарту. — Привози еще. Я не успокоюсь, пока не найду».

Все-таки пророк был тяжелым человеком! Магистр представил ему на смотрины десятки претендентов, среди которых оказалась и женщина-медиум по имени Мария Отте, но тот всех забраковал. Дело было в том, что Гербигер обещал, применяя свои особые методы, воспитать настоящего вождя для публичных выходов, своего рода представительское лицо — человека, который смог бы удерживать внимание толпы при помощи магических жестов и телодвижений. «Если предоставите материал», — так было сказано, вполне по-деловому. И с тех пор ни с места. Фон Зеботтендорф злился, а его alter ego — Глауэр вообще считал, что старый хрен валяет дурака и ничего от него не добьешься.

А время поторапливало. Существование в Баварии советской республики, активность коммунистов грозили свести на нет все усилия националистов-мистиков. Смущали и упаднические настроения в самом ордене. Его привносили молодые фронтовики, такие как Рудольф Гесс. Они, видевшие смерть, смотрели на исторические изыски и мистические ритуалы лишь как на оправу к сути, к делу. А где оно, дело?

Этот вопрос Гесс задал напрямую. Фон Зеботтендорф обещал дать ответ.

Он дал его, приняв в орден двух новых членов — Антона Дрекслера и Карла Харрера, сопредседателей Немецкой рабочей партии. Ни того, ни другого Гербигеру не стоило бы даже показывать: лишенные ораторских способностей, оба, тем не менее, сумели сколотить по небольшой группе из крепких рабочих парней, а объединившись, вполне могли называться партией.

С их приходом по заповедной земле Туле точно пробежал свежий ветерок. Изыски из древней истории, ритуалы, медитация и прочие удовольствия были задвинуты на третий план. Харрер, едва приняв посвящение, поставил вопрос о терроре. Дрекслер обещал влить в орден свежую кровь — «белокурых бестий» с крепкими кулаками. Когда магистр спросил, нет у него на примете кого-нибудь, склонного к лицедейству и поболтливей, Дрекслер усмехнулся: «Есть один наглец. Нелепее фигуры трудно вообразить, а туда же! В орден его пускать нельзя. Зато ваш «пророк» — зуб даю — ухватится за него обеими руками».