Елена Съянова - Гитлер_директория

Дальше случилось вот что. Измученному Венку, который по приказу Гитлера должен был каждый вечер присутствовать на совещании у фюрера, помимо всего прочего еще и приходилось совершать ежедневные поездки в двести с лишним километров. В ту ночь, с 17-го на 18 февраля, его шофер Герман Дорн, тоже до предела уставший, несколько раз засыпал за рулем автомобиля, и Венк сменил его. Однако через несколько километров, на автостраде Берлин — Штеттин уснул сам, и машина на полной скорости врезалась в парапет моста. Искореженный автомобиль загорелся, но Дорн успел вытащить генерала, стащил с него горевший китель и довольно быстро сумел доставить его обратно в Берлин. Травмы оказались очень тяжелыми: множество переломов, сотрясение мозга… Назначенный вместо Венка генерал Ганс Кребс был «штабным воякой», приятелем Бормана и Фегелейна (мужа родной сестры Евы Браун). Гудериан считал, что неплохо теоретически подготовленный Кребс слишком хорошо усвоил науку приспособления к начальству, а дружеские связи лишили его «духовной свободы и независимости» (Гудериан. «Воспоминания солдата»). Каким бы субъективным ни было мнение Гудериана, факт налицо — без Венка удачно начатая операция провалилась.

Думаю, она потерпела бы неудачу и под руководством Венка, но не так быстро, а время, повторяю, работало тогда в пользу если не агонизирующего гитлеровского руководства — то его преемников, готовых подхватить власть.

Венк не провел в госпитале и трех недель, как Гитлер начал активно интересоваться его здоровьем в том духе, что не пора ли покинуть клинику «Шарите» и подумать о будущем. Это означало новое производство — в генералы танковых войск — и немедленное вступление в должность командующего вновь созданной 12-й армией. Венк, который еще с трудом передвигался по палате, спросил своего приятеля, барона фон Лестена, адъютанта Гудериана, сколько в 12-й армии имеется танковых подразделений. Барон печально сомкнул два пальца в кольцо — по-американски это означало бы «о’кей», а по-немецки — ничего хорошего, попросту говоря — нуль. Танковых подразделений в армии Венка не было; а был только один противотанковый батальон.

Гитлер в начале апреля планировал использовать 12-ю армию для обороны от американцев, но уже 20 апреля приказал Венку развернуться на восток и ударить по наступающим советским частям. Одновременно продолжая сдерживать американскую армию, чтобы обеспечить прорыв 9-й армии генерала Буссе. Но 22 апреля фельдмаршал Кейтель сам привез Венку из ставки приказ (не отменяющий прежнего): немедленно, как можно скорее прорываться с двумя армиями к Берлину и спасать фюрера. Спорить с Кейтелем или возражать ему было тогда бессмысленно.

Думая о Венке того периода, не могу отделаться от мысли: вот яркий пример парадокса — как талант и добросовестность могут напрямую служить чистейшему злу, каким стала тогда гибель тысяч советских солдат — уже победителей!

И снова Вальтер Венк выполнил приказ. Нигде не отступив, успешно отбиваясь от американцев, давая возможность 9-й армии Буссе вырываться из окружения и отдельными частями соединяться с его армией, одновременно часть своих сил он бросил на Потсдам и подошел к городу вплотную. 25 апреля к нему снова прибыл Кейтель с уже паническим приказом: сегодня же взять Потсдам и связаться со ставкой в бункере.

С небольшой моторизованной группой Венк сумел прорваться в город, чтобы установить связь с рейхсканцелярией. По-видимому, 28 апреля ему это сделать удалось; отсюда и та отчаянная надежда Гитлера на спасение, которая, при незнании этих обстоятельств, казалась нам каким-то психозом. Однако ни 29-го, ни 30 апреля связи с Венком не было — об этом свидетельствует постоянно рвущийся из бункера вопрос: «Где Венк?! Где Венк?..».

Дальнейшая судьба обитателей бункера — отдельная история.

Гитлера уже нет в живых, а Венк все еще держится. Главной его задачей теперь было — дать бежавшему от советского наступления гражданскому населению уйти как можно дальше на запад, а также помогать прорываться своим из 9-й армии. Затем, в начале мая, Венк, собрав все силы, вместе с беженцами аккуратно переправился через Эльбу и 7 мая сдался американцам.

После войны Вальтер Венк проживет еще 37 лет. Служить он больше никогда не будет. Хотя еще не раз испытает на себе давление приказа — «вечного приказа» немецкому солдату снова встать в строй.

Почему?

«Мы все морщились от еврейских погромов, от слухов о жестоком обращении с русскими военнопленными и депортациях… морщились и… выполняли приказ. <���…> Ты права, приказ-не оправдание. <���…> Ни приказа, ни оправдания теперь в моей жизни нет. Но есть ощущение мерзости, оттого что… — писал Вальтер Венк Маргарите Гесс (письмо от 22 июня 1950 г.), — оттого что меня никто не обвиняет. Меня нет ни в одном из списков. Даже русские на меня плюнули. На кой черт я им сдался?! А на кой черт я сдался сам себе?! <���…> Помню, в детстве, в кадетском корпусе, за что-то был наказан весь наш взвод — все, кроме меня. Худшее наказание трудно себе вообразить. От унижения меня тошнило…»

Еще тридцать семь лет с ощущением мерзости и тошноты? Но это уже другая история.

…Он был серьезным ученым, экономистом, знатоком международного права, виртуозным пианистом и скрипачом, ценителем искусства, дружившим с артистической богемой двадцатых и тридцатых годов — от Элюара до Дали… А еще он был оратором и, обращаясь к многотысячной толпе, мог произнести такие вот, к примеру, фразы: «Уличный дворник одним взмахом метлы сметает в сточную канаву миллионы микробов. Ученый же гордится тем, что открыл одного единственного микроба за всю жизнь».

Он всегда вел себя как хотел: венчался с одной женщиной, а в мэрии расписывался с другой, спокойно курил на совещаниях, выдыхая дым в нос Гитлеру, смертельно боявшемуся рака горла, устраивал бешеную гонку за рулем автомобиля, в котором сидела чета Виндзоров, открыто дружил с евреями, мог, бросив все дела, улететь с очередной любовницей в Венецию на карнавал…

А в это время по радио, на весь рейх, звучал его голос, с особой, точно гвозди вколачивающей интонацией: «Человек должен признавать авторитет!.. Ни раса, ни кровь сами по себе не создают общности. Общность без авторитета немыслима…. Авторитет абсолютен! Авторитет — гармония! Авторитет — идеал!».

Сказать, что он был лицемером, значит не сказать ничего. Он был сутью режима, его сердцевиной, плотской спайкой меж двух слов — национал и социализм.

Гитлер говорил: «Народ — та же баба, которую нужно уметь взять (здесь фюрер употребил более выразительное слово). Нашему Роберту это всегда удавалось».

Роберту Лею действительно удавалось многое. Например, оставить без места в партии фактического ее основателя — Грегора Штрассера, и стать начальником организационного отдела НСДАП. Позже в считанные дни мая 1933 года так заболтать и запугать профсоюзных лидеров, что они почти все поддержали роспуск профессиональных союзов и образование Трудового фронта с ним, Леем, во главе. «Операция», как называл это мероприятие Гитлер, была проведена очень быстро, а главное — без лишнего шума. 30 апреля все здания профсоюзных комитетов оказались увешанными красными партийными флагами. Красный цвет — международный символ социализма — прежде всего бросался в глаза рабочим. Что из того, что в середине флагов был белый круг (националистические идеалы) и черная свастика (торжество арийской расы)?! Как позже признавались рабочие одного из заводов Боша, «красный цвет застилал нам глаза». Под флагами повсеместно висели листовки с «обещаниями» фюрера своим рабочим: два десятка пунктов, в том числе, например, обещание сделать 1 мая общенациональным праздником немецких трудящихся и оплаченным выходным днем. Об этом Лей особо договорился с теми же Бошем, Круппом и остальными, но рабочие об этом, конечно, не могли тогда знать. А уже 1 мая гауляйтер Берлина Геббельс организовал первое «общенациональное» празднование с парадом и митингом на аэродроме Темпельхоф, во время которого был использован такой эффект: свет на всем стадионе отключили и Гитлер остался один в ярких лучах мощных прожекторов. Именно там фюрер и произнес ключевую фразу — об окончании классовой борьбы и провозгласил девиз: «Немец, почитай труд и уважай рабочего».