Норман Льюис - От руки брата его

— Молодой и неопытный констебль, — умоляюще продолжал Ивен, — можно сказать, вчерашний подросток, видит поврежденную и, похоже, брошенную машину и с ходу делает выводы.

У таких вот крестьян порой хватало наглости пробраться сюда и, в расчете совратить правосудие с пути истинного, из-под полы предложить ему — инспектору с семилетним стажем, получавшему одни только благодарности от столичной полиции, — дары: например, четырнадцать фунтов ярко-желтого масла, или кусок солонины, или даже курочку-несушку в проволочной корзинке. «Уж не откажите замолвить словечко где надо, мистер Фенн. Может, есть какая возможность, чтоб помягче отнеслись…»

— Мистер Оуэн, поймите раз и навсегда: я не имею никакого влияния на полицию Суонси, но, если б даже имел, мне и в голову бы не пришло воспользоваться этим.

— Мой брат прекрасно водит машину и ездит очень осторожно.

— Тем не менее вчера вечером в Суонси, незадолго до того как констебль видел вашего брата на Ривер-стрит, произошло столкновение, и скрывшаяся машина соответствует описанию той, которую вел ваш брат, не имея к тому же водительских прав.

— Это не мог быть Брон, — сказал Ивен.

— Да? Почему?

— Потому что он с обеда до самого вечера просидел в кино.

— Так он вам сказал?

— Да.

— И вы ему верите?

— Конечно, верю, инспектор.

Фенна охватила бешеная злость. Пусть бы его разжаловали в сержанты, только бы перевели подальше отсюда! С одной стороны на него жмут начальник окружной полиции и старший инспектор: «Подавай результаты, а как ты их получишь — не наше дело». С другой стороны — полицейский юрист: «Пожалуйста, можешь пустить на поле бульдозер, раз уж тебе так хочется, но предупреждаю: если ничего не обнаружишь, хозяин подаст на тебя в суд и выиграет дело». Вчера утром ему показали страшное кровавое месиво, завернутое в газеты, — кто-то нашел это в урне для мусора среди парка. «И не надейтесь уличить детоубийцу. Не те времена», — предупредил его полицейский сержант. «Ну так выкиньте это к чертям», — ответил Фенн.

Злость все-таки пробилась сквозь броню его профессиональной сдержанности.

— Признайтесь, вашему брату иногда случается хватить лишнего?

— Никогда. Он спиртного в рот не берет.

— И все-таки вчера вечером, когда констебль заговорил с ним на Ривер-стрит, у него заплетался язык. Он еле на ногах держался.

— Тут что-то не так, — сказал Ивен. — Очень возможно, что брату стало нехорошо, но вы напрасно думаете, что он выпил. Этого быть не может.

— Когда его доставили в участок, он не мог даже сказать, кто он такой.

— Ему было плохо, — сказал Ивен. — Судя по всему, у него был сильный припадок. С ним иногда случаются такие припадки.

— Во-первых, закон запрещает садиться за руль тем, кто по состоянию здоровья не может за себя отвечать, а во-вторых, полицейский врач иного мнения о его состоянии, — возразил Фенн. Но это был чистый блеф. Дело Брона было совсем не таким бесспорным, как хотелось бы полиции. Свидетели описали умчавшуюся после столкновения машину «ягуар», но никто не разглядел ее номера, и едва ли Брона можно было привлечь к ответственности за езду на машине в нетрезвом виде. Штатного полицейского врача в тот вечер не оказалось — он был болен, и, пока разыскали и доставили в участок врача, который мог его заменить, у Брона, точно по волшебству, исчезли все подозрительные симптомы. Этот врач, как сообщили Фенну, весьма набожный прихожанин методистской церкви, не пожелал хоть в чем-то пойти навстречу блюстителям закона. «Я делаю анализы потому, что они теперь в моде и от меня этого требуют, — сказал он. — Но я придаю им меньше значения, чем вы. Возможно, этот человек и был пьян час назад, но сейчас он безусловно не пьян, и мне безразлично, сколько алкоголя я найду у него в крови. Я пьяного и так сумею распознать. В таких случаях толика здравого смысла не помешает».

— Со мной такое тоже случалось: я готов был поклясться, что человек крепко выпил, — сказал Ивен. — А потом оказывалось, что у него сердечный приступ. Все-таки нельзя судить о людях наспех, не разобравшись.

Кое-как Фенну удалось его выпроводить. Но когда Ивен шагнул за порог, Фенн вдруг спохватился:

— Ваш брат сказал нашим людям в Суонси, что он только что приехал из Австралии. Это что, правда?

Ивен остановился, круто повернулся к Фенну.

— Нет, — сказал он. — Это неправда. Очень жаль, что он солгал, но, по-моему, его можно понять.

Нотариус протянул Ивену соглашение.

— Надеюсь, тут все так, как вы хотели. Безо всяких ухищрений. Обычные договоры между партнерами мы составляем иначе. Там нужны твердые гарантии. А тут ведь совсем другое дело, сугубо семейное. Все основано на взаимном доверии. Может быть, вы все-таки поглядите?

Соглашение оказалось очень кратким. Ивен прочел его за две минуты, и первой мыслью, лишь на долю секунды задержавшейся в мозгу, было: да разве я и правда этого хотел?

Он был мрачен; слишком крут оказался поворот событий, разрушивших его вчерашний оптимизм. Множество забот, страх перед тем, что история с помятым «ягуаром» может повлечь за собой кое-что похуже, встреча с инспектором Фенном, точно ледяной душ, — все это, увиденное сквозь огромное выпуклое стекло бессонной ночи, наполнило его отчаянием, а старания оправдать Брона, казалось, исчерпали всю его решимость искупить вину перед братом. Ивен уже готов был верить, что Брон и вправду учинил какую-то бессмысленную дикость, врезался в чью-то машину, кого-то ранил, а может, и убил.

В глубине его памяти снова вспыхнули споры и раздоры, бушевавшие десять-пятнадцать лет назад. Не слыша толком голоса собственной совести, Ивен пассивно поддерживал отца, который непременно хотел поместить Брона в специальную лечебницу, а мать при поддержке доктора Гриффитса, тогда еще кутавшегося в лохмотья порядком изношенной гуманности, сопротивлялась отцу изо всех сил и поставила на своем.

«Есть вещи, которые мы так до конца и не поймем, — часто возглашал Гриффитс. — Ради бога, дайте мальчугану возможность справиться самому».

В доме постоянно возникали споры о природе порока, причем отец был ярым поборником одновременно и свободы воли, и теории врожденной порочности, иначе говоря, первородного греха.

«Порочные люди, — утверждал Гриффитс, — это люди неполноценные, либо получившие мозговую травму при рождении, либо жертвы преступлений, совершенных против них в детстве».

«Возможно, но все равно они порочны».

Ивену слышался голос отца из могилы:

«Он порочный или психически больной. Или и то и другое. Если хочешь, и то и другое».

— У вас есть замечания, мистер Оуэн? — осведомился нотариус.

— Да нет, пожалуй. Все просто и ясно. Если можно, я возьму это с собой и покажу брату — вдруг да мы решим вставить еще что-нибудь. Я вам позвоню через день-два.