Дженнифер Доннелли - Революция

Это очень неспокойные вещи. В каждой живет своя тревога. Я смотрю на них и вижу, как парижские простолюдинки идут толпой на Версаль: они распевают песни, плюют в прохожих и громко требуют хлеба. Я слышу, как ликует толпа, глазеющая на казнь короля, и как булькает кровь из королевского горла. Я касаюсь края одного из знамен — и немедленно об этом жалею. На ощупь оно сухое и пыльное, как прах или древние кости, и мне кажется, что из него в мои пальцы вот-вот просочится зараза. Я отдергиваю руку и хочу уйти от всех этих предметов — но они всюду. Возвращаюсь к столу, по дороге спотыкаюсь о ящик и стукаюсь коленом. Никто не замечает. Лили возится на кухне. Отец и Джи по-прежнему говорят о работе. Сейчас хоть потолок на них рухни — они бы не заметили. Я потираю ушибленное колено и тут вижу, обо что споткнулась. Это длинный деревянный футляр. В таких раньше хранились гитары.

На крышке — витиеватый узор из виноградных листьев. Кусочки инкрустации вывалились, потускневший лак весь в пятнах. Футляр стянут кожаным ремнем. Присев на корточки, я замечаю, что замок не работает: видимо, застрял язычок.

Я расстегиваю ремень, поднимаю крышку, и у меня перехватывает дыхание, потому что передо мной — обалденная гитара, красивейшая из всех, что я видела. Деки и обечайка сделаны из ели и палисандра, гриф — черного дерева. Розетка и обводы инкрустированы перламутром, слоновой костью и серебром.

Я с трепетом касаюсь ее, провожу пальцами по деревянному изгибу, повторяю контур. Потом перебираю струны — две из них тут же рвутся.

— О! Ты нашла гитару! — замечает Джи, отрываясь от бумаг.

— Джи, п-прости, п-пожалуйста, — заикаюсь я. — Прости, что без разрешения…

— Да ерунда! Красотища, правда? — Он встает и подходит ко мне. — Это инструмент мастера Виначчиа — видишь его клеймо? Такие делали в Италии в конце восемнадцатого века. Редкая штука. И страшно дорогая. Замок на футляре — серебряный. Его заело, к сожалению. Такая гитара была у самого Людовика XVI. Есть даже портрет, где он с ней изображен.

— А у тебя она откуда?

— Купил тридцать лет назад у какого-то работяги, который нашел ее в катакомбах. Тогда один из туннелей обрушился, их с бригадой послали разгребать завалы и ставить крепи. Они обнаружили небольшую пещеру, вход в которую раньше был засыпан. И вот, он откопал гитару из-под груды обезглавленных скелетов. Следовательно, захоронение относится к эпохе Террора. Логично было бы предположить, что инструмент погибнет — все-таки два века под землей, — однако нет. Возможно, прохладный воздух оказался спасительным. Я купил ее за тысячу франков. Немаленькие деньги, особенно по тем временам, но это несравнимо меньше, чем она стоит на самом деле. Сыграй на ней, Анди.

Я качаю головой, в ужасе от мысли, что гитара может треснуть или развалиться на части, если я снова ее коснусь.

— Джи, я не могу! Она же такая хрупкая. Ее бы в реставрацию. Наверное, можно найти какого-нибудь мастера…

— Давай уже. Сыграй.

Я понимаю: он считает, что это будет терапевтично. Хочет мне помочь. Но я не умею принимать помощь.

— Не стоит, — отвечаю я. — Правда. Я же привезла свою гитару. Эта мне не нужна.

Джи сам достает гитару из футляра и протягивает мне.

— Может, ты нужна ей, — говорит он.

К такому я оказываюсь не готова. Очень непривычно — быть кому-то нужной.

— Да? Ну… хорошо, — бормочу я.

Я кладу драгоценный артефакт обратно в футляр, потом иду за своим рюкзаком и спешу назад, чувствуя себя как Горлум, завладевший Прелестью. Мне страшно, что Джи вот-вот передумает и отберет ее у меня. Но, когда я возвращаюсь, они с отцом уже опять погружены в свои бумаги. Я достаю из рюкзака запасные струны и пакет с разной гитарной мелочовкой — средства для смазки и очистки, вертушку для струн, воск, салфетки для полировки. И принимаюсь за дело. Колки заедает. Порожки все черные. Передняя дека потускнела.

Лили приносит еще бутылку вина и вновь удаляется на кухню. Час спустя, когда она входит с тарелками и приборами, гитара отполирована и с новыми струнами. Едва закончив с настройкой, я слышу:

— Ну что, теперь сыграешь нам?

Я смотрю на Джи, все еще колеблясь.

— Она выдержала Революцию, выдержит и тебя, — говорит он.

Я не знаю, с чего начать. Играть на таком инструменте — это как встречаться с мальчиком, который так хорош, что хочется целовать его сразу всего целиком. Я набираю в легкие воздуха — и начинаю «Come As You Are» [25] Известная песня группы «Нирвана». . Потом вспоминаю Рамо. Потом Баха. Потом пару мелодий Гомеса. Наконец прерываюсь, потому что вся взмокла. Аплодисменты застают меня врасплох. Я напрочь забыла обо всем. Забыла, что кто-то слушает. Забыла себя.

— Браво! — кричит Лили.

— Еще, еще! — Джи восторженно хлопает в ладоши.

Отец тоже хлопает. Неестественно широко разводя руки. Словно кто-то его заставляет. Я убираю гитару в футляр и тоже сажусь за стол.

— У тебя сказочный талант, — говорит Лили. — Куда будешь поступать?

— Ну… в принципе, я подумываю о Джулиарде или о Манхэттенской школе.

Джи отмахивается.

— Бросай ты свой Нью-Йорк! Переезжай в Париж. Учись здесь в консерватории.

Я смотрю на отца, который разглядывает свой бокал.

— Да, это мысль, — произношу я. — Я пока еще ничего не решила.

Лили подливает всем вина.

— Гийом, я несу курицу. Убери со стола, пожалуйста, — она кивает на бумаги и какие-то фотографии.

— Я помогу! — Начинаю складывать все в стопку, но один из снимков приковывает мое внимание. Старинный хрустальный сосуд в форме яйца, с эмблемой: витиеватый инициал «L» на фоне солнечного диска. В сосуде что-то лежит. Что-то маленькое и темное. Я смотрю и не могу оторваться.

— Что это? — спрашиваю я.

Джи кидает взгляд на фотографию и улыбается.

— Внушает трепет, правда? Нечасто приходится видеть сердце короля.

Да нет, я ослышалась. Не может быть.

Как — сердце короля? У королей большие, могучие сердца. Иначе как бы они воевали и вершили историю? А это сердце совсем маленькое. Маленькое и грустное.

— Мы не знаем этого наверняка, Джи, — произносит отец. — Если б знали, меня бы здесь не было. Его строение говорит о том, что это человеческое сердце. А размер — о том, что оно принадлежало ребенку. Больше мы не знаем ничего.

— Не просто ребенку, — замечает Джи. — Это сердце Луи-Шарля, сына Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Потерянного короля Франции.

— По твоему мнению, — поправляет его отец.

— Я костьми чую, что так оно и есть, — говорит Джи.

— Твои кости ничего не решают. А вот кости его матери могли бы помочь, если бы нам удалось их раздобыть.

— Если? — переспрашиваю я. — Значит, их не нашли?

— Нет. После казни тело Марии-Антуанетты бросили в общую могилу. Одна служанка потом заявила, что ей удалось сберечь берцовые кости ее величества. Они до сих пор хранятся в Сен-Дени, но… — Джи пожимает плечами. — Кто знает, чьи они на самом деле.