Захар Оскотский - Зимний скорый

Класс заметался, загромыхал многоголосием, словно в огромном раскачивающемся барабане перекатывались гулкие шары. Но это был уже подчиненный шум, и Марик возвышался над ним, как дирижер. Шум нарастал, начали прорезаться отдельные крики:

— Отпилить! Отпилить от каждого!

— Средний взять! Средний, средний! А бревна сосчитать!

Кричали сразу в нескольких местах. Какой-то парень, подпрыгивая, выкрикивал:

— Бросить в воду! Бросить их в воду! Сколько вытеснят!!

Марик с невозмутимым видом прослушивал вызванную им бурю. Только один раз сердито зыркнул глазами в сторону парня, кричавшего «бросить в воду!», и даже губы выпятил в знак крайнего неодобрения.

— Обмерить в ширину, в высоту и вычислить как круг в квадрате!

— По сред-не-му! По сред-не-му!

Марик покосился на часы, чуть поднял руку, и шум, словно от поворота выключателя, резко стих.

— Первая подсказка! Через три минуты должен уйти только сам поезд. Результаты обмера могут быть подсчитаны хоть через несколько дней. Думайте!

Снова отчаянный гул перекатывающихся шаров, крики, возбужденные лица, топот. Снова дирижерский жест Марика и провал тишины:

— Вторая подсказка! Необходимо разрешить мнимое противоречие, которое заключается в том, что поезд должен одновременно и уйти, и как бы остаться. Думайте!!

Покатились новые волны гула, уже не такие высокие, приглушенные. В них можно было уловить напряжение, потом — растерянность.

— Третья подсказка! — объявил Марик. — Прибор, который позволяет разрешить мнимое противоречие, — фотоаппарат.

— Сфотографировать! — отчаянно взвизгнул девчоночий голос.

— Сфотографировать, — согласился Марик. — НУ И ЧТО?

По классу заметался стремительный шепот, в нескольких местах быстро-быстро переговаривались вполголоса. Это были уже мелкие осколочки прежнего буйства. Григорьев чувствовал, как нарастает ожидание.

Марик взглянул на часы.

— Ладно! — сказал он. — Слушайте ответ.

Кабинет математики затопила такая стеклянная тишина, что стал слышен приглушенный стеною шум голосов в соседнем классе.

— Бревна нужно сфотографировать с торца, приложив к ним ЛИНЕЙКУ для масштаба! После этого поезд можно отправлять, а все измерения спокойно и с удобствами проделать на снимке.

Класс взорвался многоголосием, хохотом, стуком, но стоило Марику вновь заговорить, как все опять с интересом притихли.

— Неважный результат, — сказал Марик. — Вы допустили все известные тривиальные ошибки. Впрочем, и нетривиальные тоже, — он снова хмуро покосился на парня, кричавшего «бросить в воду!». — Но не будем огорчаться. Могу признаться вам, что когда-то я сам решил эту задачу только после второй подсказки. Мы будем иногда для разминки решать такие задачки, а теперь… — голос его сделался чуть громче и резче, — запишите сегодняшнее число. Запишите: «Занятие номер один». Заголовок: «Понятие о двоичной системе счисления».

В классе опять нарастал понемногу шум разговоров.

— Двоичная система, — сказал Марик, — напоминает кошачью систему счисления.

Класс с готовностью притих.

— Когда-то давным-давно, — сказал Марик, и во всем классе, наверное, только Григорьев почувствовал, как чуть изменился его голос, — в нашей огромной коммунальной квартире жила кошка. И, конечно, приносила котят…

Кто-то засмеялся, но сразу умолк.

— …По четыре, по пять котят. И вот мы, дети, а это были времена, когда в ленинградских коммуналках жило по многу детей и почти все были ровесниками, — мы не давали топить котят. Мы их пристраивали. Это было нелегко: ходить по квартирам, предлагать, уговаривать. Получалось постепенно. И каждый раз мы наблюдали: если у кошки от четырех, скажем, котят отнять одного, она совершенно не замечает пропажи. Точно так же выкармливает трех остальных, вылизывает, играет с ними… Забираем еще одного котенка. Кошка по-прежнему ничего не замечает и со всем материнским счастьем занимается оставшимися двумя… Забираем предпоследнего. Кошка впадает в панику! С растерянным видом бегает по квартире, везде заглядывает, всё обнюхивает и жалобно мяучит — зовет пропавших детей. Таким образом, можно утверждать, что кошачья система счисления включает два числа: один и много.

Класс молча слушал.

Марик опять скосил глаза на свои часы, лежавшие на столе. И Григорьев машинально взглянул на часы.

— Сейчас мы запишем, — сказал Марик, — несколько чисел в двоичной и в десятичной системах, и вам всё станет ясно. — Он взял тряпку и принялся стирать с доски чертеж платформы с бревнами. — В дальнейшем я покажу вам, что система счисления может быть любой — хоть семеричной, хоть двенадцатеричной. Вы узнаете простые правила перехода из одной системы в другую. Узнаете, зачем нужны такие странные системы для вычислительной техники. И вот что еще: с тонкими тетрадями не приходите больше на мои уроки. Только общие, девяносто шесть листов. И пусть мои конспекты у вас сохраняются на всю жизнь. Они вам еще пригодятся. А теперь — записывайте!

Он взял мел. Класс склонился над тетрадями. Тут только Григорьев вспомнил слова Марика у школьного крыльца и вновь посмотрел на часы: ЧЕТЫРНАДЦАТЬ минут — и полный контакт. Ну, Тёма! Ну, психолог! Ну, сундук математический!

Марик вдруг обернулся через плечо, поверх всех рядов мгновенно нашел его взглядом, чуть подмигнул, и, опять обратившись к доске, начал стремительно расклевывать мелом черное звонкое стекло.

…Над выходом из башенки загорелось последнее на пути световое табло: всё тот же, словно в собственной крови сегодня растворенный, номер рейса рядом с названием города. Очередная девушка в синей форме распахнула стеклянную створку и, не оглядываясь, зашагала по бетону прочь от башенки, в темноту, а толпа ринулась за ней. Люди сталкивались, протискиваясь в дверях, вытягивались на пути к самолету нестройной колонной. Григорьев пропустил почти всех и шагал среди последних. Начал накрапывать мелкий дождь. Ночной, просвеченный многоцветными электрическими лучами воздух сотрясался от ближних раскатов двигателей.

У трапа, под серебристо-белой, облитой прожектором тушей самолета колонна вновь широко растеклась возбужденной толпой. На трапе еще одна девушка в синей форме, сдерживая натиск и выкрикивая в воздушном громе что-то сердитое, начала последнюю проверку билетов. Григорьев ждал в стороне…

Вчера он был у родителей. Он всегда приходил к ним перед отлетом, даже если командировка была недолгой: втащить из магазина что-то тяжелое, впрок — овощи, картошку. И — главное для стариков, труднейшее для себя: просто посидеть с ними, поговорить. То была нескончаемая, вытягивающая нервы игра перед самыми проницательными и недоверчивыми зрителями в мире — месяц за месяцем, год за годом убеждать всем видом своим, каждой интонацией: у него всё в порядке. Он сделал карьеру, обеспечен, увлечен работой. Нет семьи? Так сейчас много более важных дел — та же работа, литература. А потом, конечно, будет и новая семья. Да что там — одно, другое! Главное, он сам доволен своим житьем-бытьем. Всегда весел, в хорошем настроении. Вы же видите: у него ВСЁ В ПОРЯДКЕ!