Джефф Дайер - Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси

— Хочешь выпить здесь кофе? Или сока, или чего-то еще?

— Мне нужно кое с кем встретиться.

Можно было сказать что-нибудь вроде «Ну, ладно, пошли дальше», но на тот случай, если ее отказ от кофе или сока подразумевал более общий отказ, я сказал:

— Ну ладно, был очень рад наконец-то с тобой познакомиться.

И добавил, на случай если ее отказ не означал отказа ни от чего другого, кроме кофе:

— Может, мы могли бы снова встретиться?

— Хорошая идея, — сказала она, — но завтра мой последний день в Варанаси.

— Нет!

— Да. Послезавтра я уезжаю в Хампи.

Какое жестокое совпадение! Быть все это время в одном городе и встретиться только сейчас, когда это уже было бессмысленно.

Я стоял, переваривая трагический смысл этой новости — точнее, всю ее бессмысленность, — когда кто-то окликнул ее по имени:

— Изобель!

Мы обернулись к реке, откуда донесся голос. Мимо плыла лодка. Из нее нам кто-то махал.

Это был Ашвин.

Она помахала ему в ответ. Я стоял, бессильно свесив руки, как в тот день, когда я уговаривал обезьяну вернуть мне очки. Но потом, чтобы скрыть свою растерянность, я тоже ему помахал. Ашвин махнул мне рукой. Теперь уже махали все. Это было просто какое-то сплошное махание. Ашвин хотел знать, не хочет ли Изобель прокатиться на лодке.

— Не сейчас, — крикнула она. — Там увидимся. Мне нужно еще забежать к себе в отель.

Все снова помахали друг другу, и Ашвин отплыл вниз по течению — «туда», где они должны были встретиться.

— Так ты знакома с Ашвином, — сказал я.

Она кивнула и улыбнулась — такой улыбки я у нее раньше не видел.

— Славный парень, — добавил я.

Мы еще немного помялись, а потом она сказала, что ей пора идти.

— Конечно-конечно, — спохватился я. — Ну что ж, рад, что мы смогли хотя бы поболтать.

Я с трудом подавил желание спросить, не едет ли и Ашвин в Хампи. Мы пожали друг другу руки, и она ушла. Я еще смотрел какое-то время, как она идет вдоль гхатов, а потом поднялся по ступенькам в «Лотос-лаунж». Облокотившись на парапет террасы, я успел в последний раз увидеть ее пышные дреды и желтую футболку, после чего она растворилась в толпе.

Я заказал себе капучино и блин. Сидя там и глядя на Ганг, я смутно ощущал, что мой последний шанс — на что? я в точности не знал — только что ушел с концами. «Ушел с концами» — эта фраза мелькнула у меня в голове, как объявление на двери магазина: «Ушел порыбачить».

Капучино я, однако, выпил зря. Через пару минут после того, как я покинул «Лотос-лаунж», мне страшно захотелось какать. Я пустился бежать, чтобы успеть добраться куда-нибудь, где есть туалет, но это оказалось невозможно. Присев у какой-то стены, я изверг зловонную жижу прямо на пару старых, иссушенных солнцем какашек.

В Варанаси существовали бок о бок два времени. Мои собственные дни текли бесцельно и в никуда. Зато городской календарь событий был расписан буквально по дням между бессчетным числом фестивалей, следовавших один за другим. Их было так много, что я даже не пытался следить за тем, что уже происходит или вот-вот начнется. Из-за изобилия свадеб даже те дни, которые официально не являлись праздниками, выглядели более чем празднично. Детское желание «чтоб каждый день было Рождество» (засевшее у меня в памяти стараниями «Слейд» [183] «Слейд» (Slade) — популярная в 1960–1970-е гг. английская рок-группа, чья композиция «Вот и пришло Рождество» уже много лет звучит по всему миру каждый Новый год. ) сбывалось здесь почти буквально благодаря коктейлю из индуизма, сикхизма и ислама. Неудивительно, что я постепенно стал освобождаться от привычных требований времени и дат. Не помня точно, даже сколько я уже здесь пробыл, я решил взглянуть на визу в паспорте — и взглянул бы, если б смог его найти. Я перерыл все шкафы, и всю одежду в шкафах, и все карманы, куда я мог его спрятать. Я попытался вспомнить, когда он попадался мне на глаза последний раз, когда я его доставал. Он был при мне в тот день, когда я препирался в банке с умником, пытавшимся пройти без очереди, и вроде бы я после этого его куда-то убирал, однако чем дольше я об этом думал, тем меньше был уверен в том, было ли это воспоминанием или только надеждой на воспоминание, и тем больше мне казалось, что после этого я точно брал его с собой в другие дни, вот только неясно зачем. Надеюсь, у меня хватило ума оставить его в номере в тот день, когда мы слетели с тормозов, напившись бханг-ласси? И чем дольше я об этом думал, тем меньше был в этом уверен. Я сидел на кровати и не знал, что мне делать, а потом решил, что незнание того, что нужно делать, — это одна из форм знания того, что нужно делать, а значит, мне не нужно делать ничего — что я и сделал.

В один прекрасный день — возможно, крайне благоприятный, но необязательно — Лалин протянула мне сверток, завернутый в тонкую розовую бумагу и перетянутый красной бечевкой.

— Это тебе подарок, — сказала она.

Я развязал бечевку и аккуратно развернул бумагу. Внутри оказался экземпляр «Разрисованной вуали» Сомерсета Моэма. В слове «вуаль» Лал аккуратно закрасила «i» и втиснула на ее место худенькое «а» [184] Та же игра слов, veil — вуаль и veal — телятина. .

— Спасибо! — сказал я и поцеловал ее в щеку.

Это был чудесный подарок, но книгу я так и не прочел, потому что книг я больше не читал.

Погода стала жарче. Периодически в раскаленном небе появлялась тонкая полоска облаков.

Гуляя в переулках за гхатами, я как-то встретил мужчину, толкавшего перед собой тачку с чем-то вроде тыквы. Протискиваясь мимо, я увидал, что то, что я принял за тыкву, на самом деле было его яичками. Чудовищно раздутые от какой-то болезни, они из разряда того, что можно носить на себе, перешли в разряд того, что уже можно только возить с собой повсюду в тачке на колесах. В Варанаси все обретало форму каких-то диких крайностей. У нас в Европе был миф о Сизифе с его камнем. В Варанаси же был реальный факт — этот вот несчастный с его яйцами.

Я взял рикшу и поехал в музей при Индийском университете. Это было просторное, пыльное помещение с безмятежными статуями Будды и трансовыми бронзовыми Шивами в образе космического танцора Натараджи. Здесь также имелась впечатляющая коллекция индийских миниатюр, некоторые из которых были довольно крупными. Я не мог оценить сравнительные достоинства отдельных работ, но одна показалась мне особенно очаровательной. Она была датирована 1893 годом и принадлежала кисти некоего Шивалала — это имя мне ни о чем не говорило, — но выглядела, на мой неискушенный взгляд, так, словно была написана на две-три сотни лет раньше. Богато украшенная процессия лошадей и всадников пересекала затопленный мост в разгар муссонов. Дождь пускал стрелы в мокрую реку, поднявшуюся уже до верхушек деревьев и до крыш домов, построенных — с фатальными последствиями — на заливной равнине. На заднем плане зеленели конической формы холмы, на одном из которых — на самой вершине — притулился замок. Облака истекали дождем. Сверкала молния — золотая змея, извивавшаяся в промокшем темно-синем небе.