Лариса Кравченко - Земля за холмом

Холод в институте — собачий. Лёлька натягивает под тужурку три кофточки, и не помогает! Попробуйте записывать лекции в рукавичках!

Юрка совсем перебрался в институт, в утепленную печкой аудиторию — на время зимней сессии. «Мы на казарменном положении!» — хвалится Юрка. Видимо, это очень ему нравится — на казарменном!

И все-таки никогда потом они не танцевали так много, как в ту зиму — от холода, наверное. Как они танцевали тогда в ледяных фойе Желсоба под джаз: «Казаки, казаки, едут, едут по Берлину наши казаки!..» Юркин приятель по курсу Сашка Семушкин привинтил на каблуки оконные шарниры, чтобы лучше выбивать чечетку, и исцарапал натертый институтский паркет. Танцы до утра. А главное, если надоест, можно сбежать в НКОМ — по соседству, — там тоже до утра. «Палудины» привыкли к ним, шагающим по Большому проспекту, с вечеров и литкружков, и не окликают.

Длинный проспект без фонарей и дощатый НКОМ, плывущий в будущее под красным флагом, как под парусом.

Первый энкомский журнал (под Лёлькиной редакцией) так и назывался — «Алые паруса!» — вот как далеко забежала по волнам гриновская Ассоль! Лёлька затеяла этот журнал потому, что ей не хватало уже стенгазеты для стихов — своих и литкружковских!

Тихо в комнате. Сумрак стоит в углах, как черная вода, и клавиши пианино, как ледышки. Ходят по стенам тени от свечки, воткнутой в бутылку, и шахматный столик завален листами доклада: Маргарита Алигер — Зоя!

Лёлька не знала, что можно так сидеть и плакать при всех и не стыдно этого! Что за сила такая — стиха, идущая в тебя строчками большого накала, словно спичкой, запалившими сердце!

Как оглохшая, вышла она с литкружка. И не слышала, что толковали ей Юрка и поэт Коля — о плане занятий, кажется… Ничего она не слышала, и города, темного, не замечала, под которым, в тридцати километрах, стоят гоминдановцы.

Потом гоминдановцы стали откатываться на юг постепенно, и в сорок восьмом году папа уже ездил в Чаньчунь в командировку и привез Лёльке на пальто шикарное американское одеяло.

— Слава богу, что до нас не дошли, — сказала бабушка и зажгла лампадку перед своим домашним Николаем Угодником…

А Лёлька подумала о тех танках, что выгружались в ноябре на платформе: «Может быть, совсем мы здесь не такие брошенные и беззащитные, как кажется?»

Практика. Мы едем на практику! Экзамены сданы, и окна в аудиториях — настежь! Староста курса Вера — в секретариат — за приказом о назначении. А девчата — на бегу — за Сунгари, на Площадку… Влюбленные старшекурсники в лихих голубых фуражках маячат в стеклянных дверях, в коридоре:

— Ну, скоро вы там?!

Без пяти минут — третий курс! И мы уже столько всего знаем: путевое устройство — ширина колеи и угол откоса насыпи!

Завтра рано в Управление, являться к начальнику — практика! Наконец-то, словно вылазка в жизнь и причастность к настоящему. Дорога, как живое, пульсирующее существо, в движении составов и телефонных звонках. Светофоры бессонные: Западная линия — через Хинган до станции Маньчжурия, Восточная — Мулин, Муданьцзян, Южная до Чаньчуня и дальше — Дальний и Порт-Артур. И Центр всего — Харбин — Управление Дороги. Старые, кавежедековские корпуса на проспекте — внутренние дворы и арки из зеленого и розового камня, кабинеты в темных деревянных панелях. И красный, отточенный карандаш начальника службы, написавший размашисто на Лёлькином направлении «Т. П.» — Лёлька остается в управлении топливным диспетчером. Юрка уезжает, на Вторую Сунгари, на восстановление разрушенного гоминдановцами моста.

Опять — Вторая Сунгари! Сунгари, конечно, всего одна, желтая, мутная, широкая. Но в районе Лошагоу второй раз пересекала ее КВЖД, и оттого название — Сунгари Вторая. В Лошагоу когда-то были казармы Заамурской стражи, и Лёлькин дедушка ездил туда в командировку, проверять состояние кавалерии. При японцах в этих казармах стоял отряд Асано и военная школа, где получил свои звездочки Гордиенко. Теперь на Вторую Сунгари едет Юрка — на мосты, разрушенные при отступлении гоминдановцами. Юрка в восторге от порученного ему дела — восстановления. Юрка весь в отсутствии и Лёльку не узнает впопыхах, хотя натыкается на нее в вестибюле подле вешалки, где висит один забытый дождевик.

Или, может быть, это потому, что Лёлька обстригла свои косы и теперь неузнаваемая? Лёлька завилась на «электрическую», которая от дождя не раскручивается, а наоборот, и такая она кудрявая, по плечам волосы, сама на себя не наглядится! Белые тапочки на босу ногу и юбка пестрая из ситца, собранная в талии, — восемнадцать лет — сорок восьмой год! Лёлька считает себя некрасивой — веснушки рыжие на носу и глаза тоже рыжие в крапинку! Но пока это не имеет для нее значения — некогда ей влюбляться, вся она замотанная своими кружками, стенгазетами и зачетами. И толстые журналы — в читальне — «Новый мир» и «Звезда», и фильмы идут в городе потрясающие — «Подвиг разведчика» — Лёлька просто разрывается!

Юрка посмотрел на Лёльку изумленно, только сейчас, видимо, вспомнив о ее существовании:

— Вы куда, на практику? В Управление? А мы — на юг!

Молчание ночного Управления. Пустые коридоры с полосками света под дверями диспетчерских, коридоры, в которых запросто заблудиться, как в лабиринте, и по незнакомой лестнице попасть в чужой конец здания. Не сообразишь — где находишься: Управление — на три квартала!

— Алло! Я слушаю! Да, это топливный!

— Говорит Имяньпо! Примите сводку. Чжалайнорского — пятьсот двадцать тонн, хэганского — четыреста сорок пять…

Дежурный диспетчер смены Татьяна (красавица русская — белая коса вокруг головы) сбежала домой, через улицу — ужинать и оставила Лёльку со всей Дорогой один на один. Лёлька сидела за столом, с гордостью над графиками и воображала, какая она деловая — настоящий диспетчер!

— Я быстро, — сказала Татьяна, — ты прими без меня, если позвонят! — И Дорога вдруг вся начала звонить, словно только и ждала этого Лёлькиного самостоятельного момента!

— Алё. Говорит Аньда. Расход на автол — двадцать пять, цилиндровое — десять!..

— Харбин, Харбин, почему молчите?

Льет дождь, и, наверное, потому в трубке ничего не слышно, только шипение и треск. И вообще Лёлька к телефонам не привыкла!

Дождь налетел сразу, по столу хлестнул крупными каплями, забросил на ведомость двух перепуганных медведок… Лёлька с отвращением скинула медведок в корзинку для бумаг и только успела захлопнуть окошко — дождь сбегал по стеклу неровными струями. И темно сразу в комнате — пришлось зажечь лампу.