Лариса Кравченко - Земля за холмом

Прощаясь, она ходила по Казанке, тихой и сонной в полуденном зное, мимо плетней и желтых склоненных подсолнухов. И ей стало жалко Казанки, хотя она считала ее нелюбимой. И неловко как-то покидать ее в такую засуху — словно оставить в беде!..

Она торопилась в Баган к поезду на час сорок. Она стояла около дома и снимала с веревки последние стираные Сережкины майки и увидела Анку.

Анка шла по тропинке от деревни и была какая-то странная. Прошла свое крыльцо и остановилась около.

— Лёля, — сказала Анка. — Иван жив! Мне написали. Он сейчас в Тайшете. Это точно. Ой, Лёлька, что ж мне теперь делать?!

Она стояла, нагруженная грудой белья, и не знала, что следует сказать в таком случае. И белье ей мешало, конечно. Она поддерживала его подбородком.

— Анка, подожди, я сейчас.

Кинулась в дом, швырнула белье на табуретку и снова выскочила на крылечко. Анка была метрах в двадцати от дома, сидела около соседнего соленого озерка, на траве, жесткой от пыли и засухи, и она опустилась с ней рядом, потому что не могла же оставить Анку в такую минуту! Солнце пекло, и горизонт шевелился от зноя.

Озерко настоящее, только крохотное. Длинноногие пичуги ходили по его мелководью и что-то клевали в грязи. На Апку с Лёлей они не обращали внимания.

— Я поеду к нему, — сказала Анка.

— Ты подожди, ты подумай, а как же Володя?

— Ах, Володя! — отмахнулась Анка. — Ему тяжело со мной, ты видишь. Я ему не по плечу. И что мне Володя, когда Иван жив!

— Но он твой муж!

— Володя уедет к маме. Так лучше.

Что тут скажешь? В чужой судьбе — руками разведешь…

— Но ты напиши мне, если мы больше не увидимся!

— Напишу, — сказала Анка.

— Алёна! — кричал на всю степь Сережка, стоя на крыльце сборного дома. — На поезд опоздаешь!

Когда отъезжали от Казанки на попутной машине, она в последний раз видела Володю. Он шел через поле от усадьбы на обедепный перерыв. Володя еще ничего но знал, но был, как обычно, усталый, злой и несчастный.

Потом и сборный дом спрятался за горизонтом — совсем новенький дом из желтых досок…

В марте шестьдесят пятого она была в командировке под Братском по проектированию автодорожной сети. Жила в гостинице в Падуне, и прямо под окнами было замерзшее море цвета перламутра, белая дорожка кружила меж красных и зеленых брусчатых домов, и сосны стояли в изумительном куржаке.

С утра ей нужно было съездить автобусом в соседний поселок Вихоревку, на ДОК, и получить уже подписанную бумагу с цифрами. На этом командировка закапчивалась, на руках — билет на вечерний тайшетский поезд. И оставшееся до вечера время она думала отвести своим делам: зайти на почту и просто походить по свежему снегу, что выпал за ночь и густо лежал в тайге, по обочинам ледяной дороги, на поваленных стволах и пнях, чистый и блестящий, как сахар.

Итак, Вихоревка. Дощатые подтаявшие тротуары. Лесовоз, буксующий на главной улице. И снег, ребристый от тракторов.

Она стояла на почте около барьера и медленно продвигалась в очереди к окошку. Барьер был заляпан чернилами, как всегда на почтах, черно-лиловыми, и она писала, примостившись на нем боком. А впереди ее двигалась чья-то спина в черном стеганом ватнике. Она писала, думала о своем и ничего вокруг не замечала. И только когда человек впереди протянул свое письмо в окошко, она посмотрела на него случайно.

Конверт с красно-синей каемкой и адрес, написанный по-английски. Она хорошо знала такие адреса, потому что отец писал так братьям в Австралию: « Australia, Sydney».

И фамилия на письме этом вначале прошла мимо ее сознания: Гордиенко. Только, видимо, сработало что-то в тех автоматических блоках памяти, что заложены в каждом, и без всякой вроде бы связи с тем, о чем она думала только что, всплыло вдруг на поверхность: корнет в рыжих сапогах со шпорами, и она сама — смешные косички из-под кёвакайки. Но она никак не соотносила еще все это с человеком, стоящим в очереди перед ней. Просто совпадение фамилий. Хотя она знала из писем Анки, что тот Гордиенко жив и остался жить где-то в этих местах под Тайшетом (тогда как сама Анка с Иваном давно переехали в Красноярск), и все равно это еще не совмещалось в ее сознании.

Но все-таки, необъяснимо почему, она взглянула на этого человека внимательно. И пока девушка за барьером неторопливо оформляла его заказное письмо и выписывала квитанцию, она смотрела на него сбоку и в затылок.

Никогда прежде она не знала этого человека. Голова совсем серая от седины и лицо узкое, темное, словно выветренное морозом.

И две резких морщины в углах рта. Она сопоставила его с тем прежним Гордиенко, и эти двое никак не совместились в ее сознании.

А потом бредовая почти мысль овладела ею: а если это все же — тот самый? И она уже не могла успокоиться и не убедиться, словно это необходимо было ей для чего-то.

(Хотя уже много лет она не помнила о ном с прежним пристрастием — просто есть где-то на земле, как написала Анка.)

И когда он стал выходить, быстро сбросила в ящик свое письмо и устремилась за ним, хотя и сознавала, насколько несерьезно это выглядит — в ее возрасте.

Она шла за ним по дощатому подтаявшему тротуару. А по горизонту шли горы — белые в черной щетке лесов, в проталинах на южных склонах. И крыши — совсем как склоны — в толстых пластах снега на северной стороне.

Она шла за ним следом и думала, что сделать — просто подойти к постороннему в общем-то человеку? Даже если это он, неизвестно, как он ответит ей: знала она людей, которые не хотели ничего помнить и знать из той странной судьбы, что досталась им и ей — в частности. Она не знала, каким человеком сделало его пережитое и что ожидать от него?

Даже если это — он…

Его окликнули с проехавшего грузовика. Он остановился и заговорил с тем человеком на грузовике. А она прошла вперед потихоньку. И остановилась, глянула на него на расстоянии.

И теперь, когда она не видела лица его, только силуэт в черном ватнике на белой улице, она узнала его. Поворот головы или походка, когда он шел навстречу, сминая снег кирзовыми сапогами, неизвестно что именно, но это был Гордиенко — тот самый.

И тогда она решилась.

— Извините меня…

Он остановился. И посмотрел на нее тем ничего не выражающим взглядом, что смотрят на человека на улице, спрашивающего, как пройти или найти…

— Скажите, вы были в Харбине в сорок пятом? — как прыжок в холодную воду. И что отразится на его лице: изумление, непонимание, узнавание? Пожалуй — последнее.

Он молча и внимательно смотрел на нее, словно тоже пытаясь увидеть что-то под налетом лет.

— Да, я был там… — как бы раздумывая.

— У пас был в школе инструктор Гордиенко… — Она словно запнулась — что сказать дальше?