Абдель Селлу - Ты изменил мою жизнь

Волк с клыками. Все тревожные индикаторы горели красным цветом: «добра не будет». Между нами все должно было пойти не так..

Десять лет. С ума спрыгнуть, а?

21

Служебная квартира мне подошла. Туда можно было попасть двумя способами: либо из дома через сад, либо через стоянку. Я ни от кого не зависел. Мог входить и выходить (главное – выходить!) так, что меня никто не видел. Белые гладкие стены, маленький душ, небольшая кухня, окно в сад, хорошая кровать, хороший матрас: чего еще надо-то.

Я ничего не требовал, поскольку не собирался тут оставаться. Протянув мне ключ, секретарша предупредила:.

– Месье Поццо ди Борго решил испытать и другого кандидата. Но пока комнату займете вы. Однако если соберетесь уйти, будьте любезны оставить тут все, как было.

– Ладно…

Блондинке придется научиться делать лицо попроще, или я просто не стану ее слушать.

– Увидимся завтра внизу, в восемь часов утра. Обсудим, как лучше ухаживать за ним.

Она уже отмахала пару этажей, когда до меня наконец дошло. Я завопил, перегнувшись через перила:

– «Как лучше ухаживать?» Какой еще уход? Эй! Я вам не медсестра!

* * *

Проснулся. В желудке урчит, на щеке отпечатались складки одеяла, на ногах – вчерашние носки. Я понял, что такое тетраплегик: все, кроме головы, уже умерло.

– Как дела, Абдель? Вы хорошо спали? – спрашивает он меня.

Паяц какой-то. Меня пока не просят его трогать. Бабетта – низенькая негритянская мамми, сплошные сиськи и мускулы – обращается с ним осторожно, но действует энергично. Она называет эту процедуру «конвейером». У нее уходит сорок пять минут, чтобы переместить тело из постели в специальное душевое кресло из металла с пластиком, все в дырках.

Потом его надо вытереть, одеть и пересадить в обычное кресло. Однажды вечером во Флери я смотрел по телевизору современный балет. Это было так же долго и скучно..

– Бабетта, переверните Поццо! – командует паяц.

Поццо. Вещь. Животное. Игрушка. Кукла. Я молча наблюдаю. Застыл, обратившись в камень, как и он. Этот тип – что-то особенное, самый особый случай из всех особых. Он смотрит на меня, я разглядываю его. Он не отводит взгляда. Его глаза улыбаются. И губы тоже. Иногда.

– Абдель, позавтракаем в кафе?

– В любой момент.

Я вижу свое отражение в зеркале. Лицо, закрытое на два оборота ключа. Если встретите меня на улице, переходите на другую сторону. Поццо смеется.

* * *

Мы садимся на террасе кафе, рядом с обогревателем. Молча пью колу и жду, что будет дальше.

– Абдель, пожалуйста, помогите мне выпить кофе.

Я воображаю себя героем комиксов. Передо мной Паралитикмен Поццо. Он смотрит на чашку – и она сама поднимается к его губам, он приоткрывает рот, и она наклоняется. Он делает быстрый глоток – фокус-покус, жидкость в чашке подходящей температуры. Нет, детям не понравится, маловато драйва. Я отпиваю кофе, но тут же спохватываюсь:.

– Сахару?

– Нет, спасибо. Лучше сигарету.

– Но я не курю.

– А я – да!

Он смеется. Я действительно выгляжу как придурок. К счастью, меня тут никто не знает… Сую ему в рот сигарету, щелкаю зажигалкой.

– А как быть с пеплом?

– Не волнуйтесь, Абдель, я справлюсь. Будьте любезны, передайте мне газету.

Видимо, «Геральд Трибьюн» – часть его утреннего ритуала, потому что блондинка сунула мне ее в руки перед выходом из дома. Я кладу газету перед ним на стол. Делаю глоток кока-колы. Паралитикмен молчит. Бесстрастно улыбается, так же как накануне, во время собеседования. Я догадываюсь, что что-то не так, но не понимаю что..

– Газету нужно открыть и положить передо мной так, чтобы я смог ее читать, – говорит он.

– А, блин, точняк! Конечно!

Множество страниц, колонки и слова в столбик немного пугают меня.

– Вы что, действительно все это читаете? Да еще на английском, это ж сколько времени!

– Не беспокойтесь, Абдель. Если будем опаздывать на обед, пробежимся.

Он погружается в чтение. Время от времени просит перевернуть страницу. Наклоняет голову, и пепел от сигареты падает в пустоту, прямо возле его плеча. Он действительно справляется… Я смотрю на него, как на пришельца. Труп из XVI округа, замаскированный под живого человека. Мозг, работающий благодаря какому-то волшебству.

У других людей, принадлежащих к этому классу, он устроен совсем не так. Я люблю буржуа за то, что обворовываю их, и ненавижу – за тот мир, в котором они живут. Они обычно не понимают юмора, но Филипп Поццо ди Борго смеется надо всеми и в первую очередь – над собой. Я решил остаться на два или три дня.

Может, чуть дольше, чтобы проникнуть в его тайну..

22

Когда я говорил, что Флери-Мерожи показался мне летним лагерем, я несколько преувеличивал. Клянусь, что надзиратели обращаются с заключенными словно мамаши с детьми, сексуального насилия там нет, круговорот материальных ценностей происходит по договоренности, а не по принуждению. Но все-таки я несколько смягчил негатив.

В первые дни меня посадили в камеру к двум другим заключенным. Теснота – единственное, чего я не мог выносить. Я был готов пожертвовать свободой, есть из металлической миски, как собака, иметь прямо под боком отхожее место вместе со всеми его запахами. При условии, что эти запахи – мои..

Мои сокамерники сначала решили: мы его быстро обломаем… Я тут же предупредил начальников: нас надо развести по разным камерам, иначе потасовок не избежать. Они меня не послушали, и вскоре один из моих сокамерников отправился в больницу Иври по каким-то неотложным делам. Приняв во внимание, что я защищался, и стараясь как можно скорее замять инцидент, мне дали отдельную камеру.

С этого момента надзиратели реально вели себя со мной как мамочки, потому что я вел себя как хороший мальчик. Во время прогулок я держался в центре двора, подальше от стен, возле которых шла торговля наркотой. Почтой «йо-йо» нельзя передавать пакетики с «колесами», они слишком легкие, и ребята шли на риск, торгуя прямо во дворе.

Но выбора у них не было. Из громкоговорителя раздавался голос:.

– Синяя куртка и желтая, около столба, немедленно разойтись!

В тюрьме голоса раздавались всегда и повсюду. Камеры были звуконепроницаемыми: чужой телевизор начинал мешать, только если владелец включал его на полную громкость. Но крики раздавались постоянно. Я говорил, что надзиратели были нам как родная мать только потому, что действительно не видел во Флери ничего другого.

Зато слышал..

* * *

Мне нравится шум Богренеля, мальчишки, шаркающие подошвами по асфальту, и консьерж, подметающий окурки. Фр-р-р, фр-р-р… Мне нравится шум Парижа: тарахтящие мопеды, метро, поезда, вырывающиеся из тоннеля у станции «Бастилия», свист мелких уличных барыг и даже сирены полицейских машин.