Назым Хикмет - Жизнь прекрасна, братец мой

Петросян предоставил слово Ли. Молодой человек, огромный, как гора. Речь Ли то и дело прерывают аплодисментами; глядя на китайцев, с небольшими интервалами аплодируют даже те, кто не знает китайского, то есть большинство. Я вижу земной шар, обмотанный цепями. Огромный рабочий, больше земного шара, по меньшей мере, раза в три, опускает на цепи свой кузнечный молот. Я слышу грохочущий звон ржавых, тяжелых колец, которые, оторвавшись друг от друга, разлетаются по воздуху. Впереди я увидел Аннушку. Она сидит между индийским студентом и пожилым англичанином, работающим в Коминтерне. Речь Ли перевели на русский. Я верю всему, что говорит Ли. Я вижу Капитал. Это огромный паук со свиным рылом среди паутины, вытканной из дыма фабрик. Свои толстые пальцы, унизанные бриллиантовыми кольцами, он запустил в груду золотых монет перед собой. Аннушка обернулась, наши взгляды встретились. Она улыбнулась краешком своих полных губ. Уши у Аннушки выглядят моложе ее самой, будто хозяйке нет еще и четырнадцати. На сцене украинская девушка говорит что-то по-украински. Аннушка левой рукой взъерошила волосы на затылке. Я узнал имя украинской девушки: Лена. Фамилия — Юрченко. Шатенка Юрченко. Во время разговора у нее ямочки появляются на обеих щеках, а не как у Аннушки, у которой ямочка появляется только на правой щеке. Что-то в ней напоминает мне наших стамбульских девушек. Впервые вижу такие стройные ноги. Я понимаю, о чем говорит украинка. На стене кто-то вывел: «III Интернационал». Внизу на стене нарисован Капиталист, в страхе упал ничком, цилиндр слетел, животом по земле… Мы спели хором «Интернационал», каждый на своем языке, только слово «интернационал» каждый произносил одинаково, одновременно, и лишь китайцы — по-китайски.

В фойе я спросил у Аннушки:

— Ты останешься на концерт?

— Нет. Я ухожу.

— Можно, я провожу тебя до дома?

Вечер был темным. Даже белизна снега не делала его светлее. На улице не холодно, мы идем по бульварам в сторону Москвы-реки. Аннушка сказала:

— Моего отца убили у меня на глазах.

— Его Колчак расстрелял, я слышал?

— Постучались к нам в дверь. Мать открыла. Они вошли в комнату к отцу. Я тоже была там. Два офицера. Один из них, светловолосый, с огромными голубыми глазами, вытащил револьвер и выстрелил отцу в голову. Три раза…

Я не стал спрашивать: «А что с вами сделали потом, как вы смогли добраться сюда из Сибири? Где твоя мать умерла от тифа?»

— А я рисую, я — художник…

— Я знаю. Я видела. У вас в комнате…

— Ты была у нас в комнате?

— Да. Одна из ваших картин мне понравилась, одна — очень… две — так себе, но большинство не понравились совершенно …

Почему Си-я-у скрыл от меня, что Аннушка приходила? Когда она могла прийти? Чем они занимались? Мне показалось, сердце выпрыгнет сейчас из груди. А потом я ужасно застыдился того, о чем подумал. Но уж этот Си-я-у, ну ходок…

— Почему вы молчите?

— Си-я-у делает статуэтку с твоим лицом, из слоновой кости, верно?

— Я не знала… Я просила его сделать мне кошечку. Обожаю кошек. Но он все никак не может справиться. Кошек он делать не умеет.

— Принеси мне свою кошку, я ее сделаю из масляной краски…

— У меня нет кошки.

— Ну тогда просто нарисую. Огромного ангорского кота…

Мы вошли в сквер у храма Христа Спасителя, выходившего к Москве-реке. Аннушка сказала:

— Я впервые здесь ночью и зимой.

Все скамейки, стоявшие между роскошных заснеженных кустов сквера, оказались заняты.

Мы нашли свободную лишь в отдалении.

— Ты считаешь меня невоспитанным и грубым, Аннушка?

— Нет, но если вы не будете стараться выглядеть грубее, чем есть, чтобы заставить всех забыть, что ваш дедушка был пашой, будет хорошо.

— Ты от наших турок слышала, что ли, что я — внук паши? Знаю, кто тебе сказал.

— Никто не сказал, я прочла в вашей анкете.

— Ты что, читаешь анкеты всех студентов?

— Нет… Только вашу прочла.

Я не спросил: «Почему?» Она придумала бы какой-нибудь подходящий ответ. А я между тем ответил себе вместо нее, причем дал самый невероятный ответ.

Внезапно послышались милицейские свистки. Крики, беготня.

— Здесь еще два человека!

Не успели Ахмед и Аннушка понять, что происходит, как милиционер с густыми усами сказал:

— Пройдемте.

Ахмед заметил небольшую группу мужчин и женщин, которых выводили из сквера. Он впервые попал в такую историю, однако уже слышал о подобном от приятелей. И сразу понял, в чем дело. Он сказал усатому милиционеру, вцепившемуся в рукав Аннушки:

— Убери от нее руки. Мы студенты университета.

— Я не студентка, я в университете машинистка…

— В участке расскажете, кто вы такие!

Милиционер свистнул еще несколько раз. Подошел его товарищ. Безусый.

— Грубят…

Аннушка, высвободившись из рук усача, сказала:

— Мы не грубим. Что происходит? Что вы хотите от нас, зачем нам в участок? Мы не понимаем.

— Что вы здесь делали?

— Сидели.

— Значит, просто так сидели?

— Да, сидели, — сказал Ахмед.

— Просто так?

Ахмед повторил за безусым милиционером:

— Просто так…

— Что-то ты не похож на того, кто будет сидеть просто так… Грузин?

— Я турок. Политэмигрант. Коммунист.

Безусый милиционер внимательно рассмотрел при свете электрического фонаря документы, протянутые Ахмедом, затем спросил усача:

— Они что-нибудь делали, когда ты их накрыл?

— Нет. Но зачем же они сюда шли? Все равно бы занялись кое-чем…

Аннушка сказала:

— Мы не знали, что здесь — плохое место.

— Теперь знаете.

— Больше не придем.

— Если хотите, посидите еще немного, но я бы на вашем месте немедленно убирался отсюда.

Ахмед и Аннушка вышли из сквера. Оба они, сами того не замечая, улыбались. Молчали. У обоих на душе было странное, немного стыдное и в то же время теплое чувство, особенно у Ахмеда. В темноте подворотни Аннушкиного двора Ахмед внезапно поцеловал девушку. Аннушка не сопротивлялась. Отдалась его губам. С ног до головы озарил меня яркий свет, светивший прямо из моего сердца. Целоваться Аннушка не умела. Я взял ее голову в свои ладони:

— Посмотри мне в глаза, девушка… Ты до меня ни с кем не целовалась?

— Целовалась.

— Врешь.

— Пусти меня…

Я хотел поцеловать ее еще раз. Она не далась.

Под вечер сижу дома, рисую кота. За третий месяц это уже восьмой или девятый. На Москву льют весенние дожди.

Си-я-у говорит:

— Аннушка любит тебя.

— С чего ты взял? — спрашиваю.

— Она сама мне сказала, — отвечает он.

* * *

Шум водокачки — шух-шух да шух-шух.

— Потуши лампу, Ахмед.

Прежде чем погасить лампу, Ахмед встал и начертил на двери седьмую черточку.

— Скажи товарищам, что я уехал в Стамбул, Измаил… Если вдруг что-то случится, будет лучше, чтобы они не знали, что я здесь.