Назым Хикмет - Жизнь прекрасна, братец мой

Всякий раз, проходя по коридору, Измаил видит — на стульях сидят новые арестованные. И только дантист Агоп все на той же табуретке. Вид у него ненормальный, будто накурился гашиша. Однажды, когда Измаил проходил мимо, Агоп упал. Беднягу сразу же подняли полицейские. С издевкой — «Боже мой, Агоп-эфенди, садитесь вы поудобнее» — усадили вновь. Измаил понял: Агопа пытают, не давая заснуть. Некоторым не дают спать по несколько дней, заставляя их стоять на ногах. Рядом постоянно дежурят полицейские. Стоит тебе забыться — растолкают, разбудят. А если рухнешь мешком — поднимут, поставят вновь. Дантиста Агопа держат на табуретке, должно быть, потому, что он стар. Через несколько дней Измаил вновь увидел, как дантист упал. Его вновь подняли. Вот уже примерно двадцать семь дней, нет, двадцать пять, нет, все же двадцать семь, Агоп на табуретке. Он падает, его поднимают. Всякий раз, когда он падает, он ударяется головой об пол, в его седых волосах запеклась кровь, все лицо в синяках и ссадинах.

На четвертом этаже, на площадке перед дверью с двумя полумесяцами — матери, жены, сестры арестантов.

Неизвестно, сколько месяцев прошло с тех пор, как Измаил попал за решетку. Нериман заболела. Передачу Измаилу целую неделю носил Осман-бей, постоянно приговаривающий: «Мне-то больше ничего не будет — я работаю. Но на этот раз Измаил, когда выйдет, пусть хоть немного образумится. Я не говорю, чтобы он бросал свои дела, но он скоро станет отцом. Да и Эмине считается его дочерью. Еще раз повторюсь: я не говорю, чтобы он бросал дела, но и постоянно бросаться грудью на власть тоже не стоит».

На площадке перед дверью с двумя полумесяцами Нериман познакомилась со старшей сестрой Керима. Керима арестовали двадцать пять дней назад, через два месяца после ареста Измаила. Сестра у Керима — пожилая, полная, с приветливым лицом… А по лестнице с такой скоростью взбирается, что можно решить, будто четырнадцатилетняя девочка.

Нериман сказала:

— Месяц назад я встретила Керима в автобусе. Вижу, он стоит впереди. Я так обрадовалась! Пока пробиралась через толпу к нему, автобус остановился. Я не успела позвать его. Он спрыгнул. Я тоже. Идет быстро, не оборачиваясь. Я — следом. Он свернул в переулок и побежал. Тогда я подумала, что он просто не хочет меня видеть.

В руках у сестры Керима судок и четыре красные розы. Привезла из Сарыйера. Одну розу дала Нериман.

— Эти розы мой Керимчик вырастил в галерее, которую сделал собственными ручками. — И добавила: — После того, доченька, как мы выходим отсюда, за нами следят. Куда мы идем, с кем разговариваем. Поэтому-то Керим и убежал от тебя. Есть такой рябой тип, никогда не отстает от меня. Третьего дня выхожу я отсюда утром, оставив передачу. Рябой — за мной. Пошла я в хамам на Фындыклы. Мылась там до вечернего азана. Выхожу. Что ты думаешь — стоит перед баней! Снег-то сыпет. А он стоит дрожит. Отдают ли хоть они наши передачи ребятам? Или сами сжирают?

Вдруг раздался крик:

— Вы обязаны передавать моему мужу еду горячей! У моего мужа туберкулез.

Дверь с двумя полумесяцами, не открывавшаяся два часа, наконец-то открылась, полицейские берут у женщин еду. Взяли и красные розы, которые принесла сестра Керима.

— Прошу вас не кричать.

— Почему это не кричать? Кто дал вам право часами держать нас здесь?

Кричит красивая молодая женщина. Отец у нее — депутат меджлиса. Муж — коммунист. Симпатичный смуглый парень. Два раза раскололся на побоях.

Сестра Керима сказала:

— Удивляет меня эта Неджля, умная, красивая, кровь с молоком. Как она смогла полюбить коммуниста и выйти за него замуж? Из-за него даже семью свою покинула. Отец от нее, правда, не отказался. Полицейские побаиваются ее из-за отца. Как говорят, любовь зла — полюбишь и козла! Почему она бросила богатый отцовский дом и вышла замуж за невзрачного парня? Если уж выходить за коммуниста, то только за такого, как мой Керим… — Она улыбнулась, блеснув ровными зубами. — Свой птенец и ворону кажется жар-птицей.

Женщины отдали передачи. Но не расходились. Ждали, когда им вернут пустые судки.

Дверь с двумя полумесяцами вновь открылась, вышли четверо арестантов с двумя полицейскими в штатском. В руках арестантов угольные корзины. Эти будут таскать уголь для печей политического отдела. Ни один из арестантов не был родственником стоявшим перед дверью женщинам. Но все равно они обрадовались и заулыбались. Неджля развернула газету, которую держала в руках, и сделала вид, что читает. Один из арестантов, знавший французский, прочитал заголовок в газете (оказалась «Юманите»): «В Турции коммунистов подвергают пыткам. Демократы всего мира…»

Больше он прочитать не успел, шедший сзади полицейский толкнул его в спину:

— Шагай!

Неджля закричала:

— Даже у нас на глазах пытаете…

Полицейский искоса взглянул на Неджлю, покачал головой. Арестанты ушли вниз.

Сестра Керима сказала Нериман:

— Керима, помоги ему Аллах, не пытают. Так умоляла их: покажите мне его хоть разок; не показывают.

— Я Измаила не видела с тех пор, как он попал сюда.

Керим был в «саркофаге». Три стены «саркофага» бетонные, пол тоже бетонный, дверь деревянная. Поместиться может только один человек. И то — только на ногах. Плечи и спина прижаты к стенам, колени упираются в дверь.

Керим уже двадцать дней в «саркофаге». В первую ночь после ареста его избили, затем бросили в камеру, потом — в «саркофаг». Прямо над головой горит безумно яркая электрическая лампа — один Аллах ведает, сколько в ней свечей. То загорится, то погаснет. То тьма кромешная — хоть глаз коли, то невыносимый свет.

Керим уже двадцать дней в «саркофаге» Пять дней его не кормили. А сейчас дают понемногу. По нужде только раз выводят. И еду дают только разик, а потом — опять на ногах, то свет, то тьма.

Керим уже двадцать дней в «саркофаге». Теперь его держат под руки, когда выводят в уборную.

Керим уже двадцать дней в «саркофаге». Больше он ни о чем не думает. Он утратил то, что называется способностью думать. Не чувствует он и усталости. Чувствует он нечто иное. То тьму, то свет. Поначалу он крепко зажмуривал глаза, чтобы спастись от этого — то света, то тьмы.

Вечером двадцать шестого дня Керима привели в кабинет начальника подразделения. Измаил тоже был там. На столе начальника стояли в стакане три почти увядшие красные розы.

— Ты его знаешь? — спросил начальник подразделения Измаила, указывая на Керима.

Измаил посмотрел на Керима, то открывавшего, то зажмуривавшего глаза. Казалось, то сжималось, то разжималось все его лицо. Измаил оторопел. Затем догадался: «саркофаг».

— Нет, не знаю.

— А он тебя знает.

— Ложь.

— Он тебе передал печатную машинку и вощеную бумагу? — спросил начальник подразделения у Керима.