Сергей Смирнов - Изгой и бумажная ёлка

Сосед оглядел сомбреро со всех сторон, сказал будто сам себе:

— Не, пожалуй, широковато будет. И так голова большой кажется... В дверь не пролезешь, а? — Он подмигнул Вите. — Когда на уколы позовут.

— Меня не з-з-з...

Сосед отмахнулся. И так всё ясно: на уколы Витю не звали.

Он быстро подвернул два края шляпы, прогладил рукой верх, сделав «лодочкой» — и получилась настоящая ковбойская шляпа, слегка сплющенная с боков!

— Нравится? — сосед надел шляпу Вите на голову, критически оглядел. — Законно! Вылитый ковбой! Надо веревочку пришить, чтобы ветром не срывало... Ну сбегай, посмотри.

Витя, слегка придерживая шляпу, побежал в холл, к окну. Да, это было законно! Законно!! Настоящая шляпа! И сидит хорошо, крепко, — можно даже набекрень сдвинуть. Правда, сбоку на газете виднелась чья-то фотография, и вообще вся шляпа усажена разными буквами, словно крупными и мелкими мухами. Ерунда!

Когда Витя вернулся в палату, сосед еще что-то делал из газеты. Сгибал, переворачивал, делал уголки и вставлял их в какие-то пазухи. На Витю в его обнове он даже не взглянул. Витя слегка обиделся и сел на кровать — боком. Глядел исподлобья.

А волшебные руки — большие заскорузлые руки, черные от въевшейся угольной пыли, — продолжали свою работу.

И когда сосед, закончив, как фокусник, отступил в сторону, и потянул за верхушку сложенной газетной пирамидки, — Витя ахнул. На столике вдруг оказалась настоящая елка! Витя даже взвизгнул тихонько от восторга.

Ну, не совсем настоящая, конечно — из газеты. На верху у неё красовалась звездочка из фольги от шоколадки. Елочка топорщилась треугольничками, похожими на мохнатые ветки. Внизу — треугольнички побольше, а чем выше — тем меньше. На нижних ветках, правда, можно было прочитать заголовки вроде: «Н. С. Хрущев в гостях у трудящихся Западного Берлина», и «Дело за вами, производственники», — но какая разница? Главное, что теперь у Вити была настоящая елка, которой не было даже дома! Эх, жаль, Славка не видит!

Сосед крякнул от удовольствия.

— На тюрьме всему научат, — загадочно и почти хвастливо сказал он.

Потом щелкнул Витю по носу и ушел досматривать кино.

Витя подумал, что сосед, наверное, работал на крыше тюрьмы и учился там складывать газеты. Но ведь это неудобно — на крыше? Газеты, наверное, постоянно уносило ветром, и соседу приходилось одной рукой ловить их, а другой продолжать складывать. Вот и сделались у него руки такими ловкими, — волшебными.

Витя торжественно положил под елку яблоко, сел к столу, и смотрел на них, не отрываясь.

* * *

А спустя два дня Витю позвали в кабинет. Доктор велел снять газетную шляпу, взял большие ножницы и стал разрезать лейкопластырь, закрывавший голову. Витя думал, — будет больно, и даже зажмурился сначала, но было только слегка щекотно. Что-то шуршало и падало на пол. Витя посмотрел — и увидел большие куски лейкопластыря; с внутренней стороны на них темнели, будто приклеенные, густые пряди волос. «Так это ж мои!» — ахнул про себя Витя и хотел пощупать голову, но медсестра прикрикнула на него.

Доктор снял последний кусок пластыря, медсестра взяла палочку с ваткой и густо намазала лысую голову зелёнкой.

— Ну, вот и всё, — удовлетворенно сказал доктор. — Иди. Ишь, инопланетянин из Шахана... Да голову пока руками не трогай, — пусть высохнет!

— А шшшляпппа же на шшшшт-то? — хвастливо выкрикнул Витя и выбежал почти счастливым. Почти.

Но ведь он и был счастливым. И в детстве «почти» не считается. Это в старости счастье не замечается. Остаются одни почти.

Еще баба Тася, когда живая была, говорила маме с папой: «Жизнь у всех позади — как минное поле: воронки, воронки, воронки. Оторванные ноги и руки... Все потерялись на этой войне. Все погибли. А мы вот выжили, всё пережили. Значит, поле-то прошли... Вот и счастье».

* * *

Витя побежал к окну, посмотреть на свою зелёную голову, — но за окном стоял солнечный день, и отражения в стекле не было. Зато ярко и празднично искрился снег, и степь вдали, у самого горизонта, казалась такой же голубой и сияющей, как небо.

Когда Витя вернулся в палату, сосед, делавший ему шляпу, сказал, глядя поверх газеты (он читал, лежа на заправленной постели):

— А голова-то у тебя, оказывается, совсем и небольшая... Придется, значит, другую шляпу сделать. Размера на три меньше.

* * *

Но делать другую шляпу не пришлось. В тот же день за Витей приехал папа на своем милицейском газике. Папа сел с Витей на заднее сиденье, сказал, покосившись на Витю:

— Ну, красавец, ничего не скажешь. Шляпу-то сними, — шапку наденем. А то в машине сквозняки...

Водитель, тоже милиционер, оглянулся, хмыкнул и спросил:

— Чего это с ним сделали?

— Да лишай подхватил, — ответил папа. Подумал, и уточнил: — Стригущий. Всё с бродячими кошками возился, домой их тащил, поил, кормил, даже в постель ухитрялся...

— А-а... — протянул водитель, выруливая с больничного двора. — А мои тоже все переболели. Только в больнице не лежали. Зачем? Доктор мази дал, — и так прошло.

Папа почему-то стал угрюмым и промолчал. А Витя и не слушал их. Он вертел головой во все стороны, жадно глядел на улицы, на машины, на прохожих.

— Законная у тебя шляпа! — похвалил водитель. — Только большая очень.

Он помолчал.

— У нас на пятой один такой шляпник сидел. Мастак! Освободился года три как. С трех лет по карманам работал... Руки волшебные! Из газеты человечков складывал...

Он замолчал, и больше не отвлекал Витю от проносящихся картин за окном, хотя Вите на минутку и стало очень любопытно: а что за человечков делал тот, кто на какой-то «пятой» почему-то «сидел»?

— Ты не переживай, — наклонившись, негромко сказал папа. — Врач сказал: после лишая волосы вырастают очень красивые, пышные, волнистые. И иммунитет теперь у тебя. Года на полтора. Только кошек больше в дом не таскай, ладно?

— Л-л-лаадн-дн...

Папа снял его шляпу, как-то неловко погладил по изумрудной от зелёнки голове, натянул на неё шапку-ушанку, и вздохнул.

Витя вцепился в шляпу и сложил её в пачку к тем, свёрнутым, которые уже лежали у него на коленях. Вместе с огромным красным яблоком.

Папа снова наклонился:

— Тетя Люся приезжала?

Витя кивнул. Тетя Люся была родной сестрой папы.

— Один раз?

Витя снова кивнул.

Папа вздохнул.

— А мне сказала, что два. Вот балаболка. С детства такая.

Помолчал и снова вздохнул:

— Да и ладно: трудно ей сейчас. Иван как за месяц до Нового года загулял, так до сих пор заборы бодает. За Ленкой присмотреть некому. Люська её с собой на работу таскает.

Папа замолчал и тоже стал глядеть в окно. И водитель молчал, глядя на ослепительную белую дорогу, широкую и пустую, убегавшую далеко-далеко, в какие-то неведомые, совсем уж прекрасные, и уже без «почти», счастливые дали.