Трейси Шевалье - Девушка с жемчужиной

— Празднуем?

Питер-старший, раз начав розыгрыш, никогда не умел вовремя остановиться.

Я не ответила. Просто дождалась, когда он отвесит мясо, положила его в корзину и ушла.

— У тебя сегодня действительно день рождения, Грета? — прошептала Мартхе на выходе из мясного ряда.

— Да.

— И сколько тебе исполнилось лет?

— Восемнадцать.

— И что в этом важного?

— Ничего. Не слушай его — он вечно несет чепуху.

Эти слова как будто не убедили Мартхе. Да и меня тоже. Почему-то у меня защемило на душе.

Все утро я кипятила и полоскала белье. Когда я присела на минуту, дожидаясь, пока вода в корыте немного остынет, мне в голову полезли разные мысли. Где сейчас Франс? Знают ли наши родители, что он уехал из Делфта? Что имел в виду Питер-старший и к кому отправился Питер-младший? Я вспомнила тот вечер в переулке. Я думала о своем портрете: когда он будет закончен и что со мной тогда станется? И при этом у меня все время — стоило мне повернуть голову — дергало ухо.

Потом за мной пришла Мария Тинс.

— Хватит стирать, девушка, — сказала она у меня за спиной. — Он зовет тебя наверх.

Она стояла в дверях, потряхивая что-то в кулаке. Я вскочила, захваченная врасплох.

— Сейчас, сударыня?

— Да, сейчас. И не надо морочить мне голову. Ты отлично знаешь, зачем он тебя зовет. Катарина ушла из дому, а она сейчас не часто это делает — до родов осталось недалеко. Давай руку.

Я вытерла руку о фартук и протянула ее Марии Тинс. Та положила мне на ладонь жемчужные серьги.

— Бери и иди наверх. Да поторопись.

Я застыла на месте. В руке у меня были две жемчужины размером с орех, которым была придана форма капель воды. Даже на солнце они были серебристо-серого цвета. Мне уже приходилось их трогать — когда я приносила жемчуга в мастерскую для жены Ван Рейвена и помогала ей надевать ожерелье. Или клала их на стол. Но раньше они никогда не были предназначены для меня.

— Ну иди же! — поторопила меня Мария Тинс. — Катарина может вернуться раньше, чем обещала.

На подгибающихся ногах я вышла в прихожую, оставив белье невыжатым, и пошла вверх по лестнице на глазах Таннеке, которая принесла воду с канала, и Алейдис и Корнелии, которые катали в коридоре стеклянные шарики. Все они уставились на меня.

— Куда ты идешь? — с любопытством спросила Алейдис.

— На чердак, — тихо ответила я.

— Можно нам с тобой? — вызывающе спросила Корнелия.

— Нет.

— Девочки, вы загораживаете мне дорогу. — Таннеке с мрачным видом протиснулась мимо них.

Дверь мастерской была открыта. Я прошла внутрь, крепко сжав губы. У меня вдруг скрутило в животе. Потом закрыла за собой дверь.

Он ждал меня. Я протянула ему руку и положила жемчужины ему в горсть.

Он улыбнулся:

— Поди замотай голову.

Я сменила головной убор в кладовке. Он не пришел посмотреть на мои волосы. Вернувшись, я глянула на картину «Сводня». Мужчина улыбался девушке с таким видом, точно сжимал на рынке грушу, чтобы убедиться, что она спелая. Хозяин поднял сережку. На солнечном свете в ней вспыхнул крошечный ярко-белый огонек.

— Надевай, Грета, — сказал он, протягивая мне сережку.

— Грета! Грета! К тебе пришли! — крикнула снизу Мартхе.

Я подошла к окну. Хозин встал рядом со мной, и мы оба посмотрели на улицу.

Там, скрестив руки, стоял Питер-младший. Он поднял глаза и увидел нас обоих в окне.

— Спустись ко мне, Грета! — крикнул он. — Мне надо тебе кое-что сказать.

У него был такой вид, словно он никогда не сдвинется с этого места.

Я отступила от окна.

— Извините, сударь, — тихо сказала я. — Я сейчас вернусь.

Я поспешила в кладовку, стащила с головы свою повязку и надела капор. Когда я прошла через мастерскую к двери, он все еще стоял у окна спиной ко мне.

Девочки рядком сидели на скамейке, глядя на Питера, а он вызывающе глядел на них.

— Давай завернем за угол, — прошептала я ему и шагнула в направлении Моленпорта. Питер, однако, стоял, сложив на груди руки, и не двинулся с места.

— Что у тебя было на голове? — спросил он. Я остановилась и повернулась к нему:

— Мой капор.

— Нет. Это было что-то сине-желтое.

На нас были устремлены пять пар глаз — девочек на скамейке и хозяина у окна. Когда в дверях появилась Таннеке, их стало шесть.

— Пожалуйста, Питер, — прошипела я. — Давай немного отойдем.

— То, что я хочу тебе сказать, можно говорить при всех. Мне скрывать нечего, — сказал он, вызывающе дернув головой и разметав светлые кудри.

Я поняла, что заставить его замолчать мне не удастся. Он все равно скажет то, чего я боялась, и все это услышат.

Питер не повысил голоса, но отчетливо проговорил:

— Сегодня утром я разговаривал с твоим отцом, и он согласен, чтобы мы поженились. Тебе уже восемнадцать лет. Ты можешь уйти отсюда и переехать ко мне. Прямо сегодня.

У меня вспыхнуло лицо — не то от гнева, не то от стыда. Все ждали, что я отвечу.

Я собралась с духом.

— Здесь не место об этом разговаривать, — сурово сказала я. — О таких вещах не говорят на улице. Тебе не следовало сюда приходить.

Не дожидаясь ответа, я повернулась и пошла к двери.

— Грета! — воскликнул он убитым голосом.

Я протиснулась в дверь мимо Таннеке, которая прошипела мне в ухо:

— Шлюха!

Я взбежала по лестнице в мастерскую. Он все еще стоял у окна.

— Извините, сударь, — сказала я. — Я сейчас переоденусь.

Хозяин сказал, не поворачиваясь ко мне:

— Он все еще здесь.

Вернувшись, я подошла к окну, но не настолько близко, чтобы Питер опять увидел у меня на голове сине-желтую повязку.

Хозяин уже поднял глаза и смотрел вдаль, на шпиль Новой церкви. Я осторожно глянула вниз. Питер ушел.

Я села на стул с львиными головами и стала ждать. Когда он наконец повернулся ко мне, его глаза ничего не выражали. Прочесть его мысли было еще труднее, чем всегда.

— Значит, ты скоро от нас уйдешь, — сказал он.

— Не знаю, сударь. Не обращайте внимания на слова, мимоходом сказанные на улице.

— Ты выйдешь за него замуж?

— Пожалуйста, не спрашивайте меня о нем.

— Ладно, не буду. Ну, давай начнем.

Он взял с комода сережку и протянул ее мне.

— Пожалуйста, наденьте ее сами.

Я даже не представляла себе, что могу быть такой дерзкой.

Видимо, такого не представлял и он. Он поднял брови, открыл рот, но ничего не сказал.

Хозяин подошел к моему стулу. Я стиснула зубы, но сумела прямо держать голову. Он тихонько коснулся пальцами мочки моего уха.

У меня вырвался вздох, словно я долго сдерживала дыхание под водой.

Он потер распухшую мочку большим и указательным пальцами, потом туго ее натянул. Другой рукой он продел в отверстие проволочку от сережки. Меня пронзила боль, и на глазах выступили слезы.

Он не убрал руки, но провел пальцами по шее и щеке, словно ощупывая контур моего лица. Затем вытер большим пальцем слезы с моих глаз. И спустил его к моим губам. Я лизнула палец — он был соленый.