Алексей Леснянский - Гамлеты в портянках

— Бегом марш, власовцы!

— Басмачи.

— Басмачи!

— Дебилы, эсэсовцы, недоноски.

— Дебилы, недоноски, эсэсовцы!

— Обозное отродье.

— Обозное отребье!

— Стареешь, батя, — прокомментировал Скатов. — Ошибка на втором слове. Поправься-ка.

— Ни хрена! — взревел комбат. — Вы не отребье! Вы хуже! Вы отродье!

— Порядок, батя. А ща поимей-ка Буянова. Это он. Больше некому.

— Буянов!!! Опять ты! Кто бы, сука, сомневался?! Больше ведь у нас некому! Ко мне!

У тринадцатиголового дракона учебки отвалилась самая лихая голова, строевым шагом подкатилась к ногам командира батальона и поникла.

— Моему терпению пришёл конец, Буян! — заявил комбат своему рядовому уже, наверное, в юбилейный тысячный раз со дня их знакомства. — На дизель [9] Дисциплинарный батальон (арм. сленг) попрёшь! Не я ли третьего дня отмазал тебя перед зампотылом?! Знаешь, каких трудов мне это стоит каждый раз?!

— Больших, тарищ полковник, — ответствовал Буянов, придав значительный вес слову «больших», как будто именно это имело сейчас первостепенное значение, и он готов убить всякого, кто вдруг считает, что комбату это стоит малых трудов.

— Для чего напоил прапора с вещевого склада?

— Для дела, тарищ полковник, — резко подняв голову и сверкнув глазами, с допустимой долей дерзости в голосе произнёс Буянов. — Сами же говорили, что в «махре» трёх ОЗК не хватает.

— В башке у тебя не хватает! — прокричал комбат и понизил голос: «Прапор доволен? Не попадётся на разбазаривании»?

— Так точно! Никак нет! — по форме выдал нарушитель дисциплины, и всё его лицо так и дышало большой и чистой, но по воле проклятого рока — неразделённой любовью к Уставу Вооружённых Сил.

— Чё «так точно»? Чё «никак нет», идиот?!

— Ответ на первый вопрос — так точно, на второй — никак нет.

— Молодцом, Буян, — В противовес похвале от комбата последовал удар ногой в голень, и солдат, вскрикнув, с разворотом полетел на плац с перекошенным от боли лицом, умудрившись в падении подмигнуть товарищам, что, мол, сейчас больше играю, так как вскользь пришлось и вообще батя, кажется, не всё знает. — А по-другому с тобой никак, потому что ты, один хрен, урод. Ты поклялся мне, что больше ни капли, а вчера ночью три обожратых в хлам архаровца во главе с тобой сожгли американский флаг в защиту США на крыше третьего батальона! Недоумок! США — это Соединённые Штаты Америки! Это как если бы ты вырвал из груди сердце в защиту тела!

«Обозники» тяжко вздохнули, но это было одно лишь притворство.

— Хороший ты мужик, батя, — подумали они, — но в международной политике не шаришь. Если пьяный Буян, посмотрев новости, говорит, что американцев пора спасать от самих себя, значит, так оно и есть, потому как Буян — политик от Бога. Он добыл ОЗК для «махры», а в этом деле без политики никак.

— А потом, значит, свесили ноги с крыши и ну беседовать с Полярной-то звездой, — продолжил комбат и всплеснул руками. — Ба-а-а, а она им прямо отвечает, подмигивает. Недоноски! Благодарите Бога, что дежурного по части это позабавило, иначе — труба! Говорили-говорили, изливались-изливались, в любви звезде объяснялись, а потом безобидное светило чем-то даунам не угодило, и они начали его матом крыть, прицельно харкаться в небо. Дежурный утверждал, что били не без прямой наводки, только харчки вместо космоса всё как-то к земле прибивало. Для того, наверное, и костерили, чтобы потом со слезами на глазах прощение у звёздочки просить. Ведь было же, вашу мать?! И прекрасной-то стала звезда распрекрасной, и полярной-то располярной.

— Так звезда-то по всему маршальская, а может, и больше, — ляпнул замкомвзвод по прозвищу Мурзилка, единственный сержант в «хозбанде».

Мурзилка был инфантильным, добродушным и не в меру словоохотливым солдатом. Язык редко доводил его до Киева, бросая на произвол судьбы где-то на границе Украины и России.

— Тогда держи привет от маршала Господа-Бога, — спокойно произнёс комбат и с размаху опустил на шею Мурзилки ладонь, в которой баскетбольный мяч казался теннисным шариком. — Что передать Всевышнему, сынок?

— Откат нормальный, тащ полковник!

— Смирно! — скомандовал Джалилов, и подбородки солдат одновременно взметнулись к небу. — Я ещё не закончил. Думаете, что комбат не в курсе? Кто из вашего тупорылого стада подогнал на КПП три проститутки для «духа» из автороты? Ты, Зыря? Или ты, Зидан? Нет, у вас мозгов бы не хватило. Тут почерк Юры Питерского, нашего интеллигента с Помойки.

— Мойки, товарищ подполковник, — вежливо поправил Юрик.

— Ах, с Мойки… Вон оно как… Тогда держи привет от твоего земляка Сан Сергеича Пушкина из соседнего подъезда.

— Товарищ подполковник, Вам, наверное, ещё не всё доложили. — В глазах Юрика плеснулась печаль, губы его дрогнули. — Товарищ подполковник, не могу знать, как и сказать.

— Что опять, дебил?

— Совсем недавно… по геологическим меркам полсекунды назад великий поэт погиб в локальном конфликте с Дантесом, — с бесстрастным выражением лица взошёл Юрик на эшафот, ликуя в душе, что сегодня его гильотинируют не тупо, как обычно, а с уважением за предсмертный юмор, как Дантона.

— Пушкин жил! — Затрещина. — Пушкин жив! — Затрещина. — Пушкин будет жить! — Затрещина. — Что нацарапать поэту в ответ, сынок?

— Откат нормальный, товарищ подполковник. А ещё напишите, что весь он не умер, что душа в заветной лире его прах пережила и тленья убежала… Только у нас не подъезды. Парадные у нас.

— У вас подъезды, ублюдок!.. Петербург — Ленинград! — Затрещина. — Парадная — подъезд! — Затрещина. — Дайте три булки — дайте три хлеба, продавец! — Затрещина. — Доволен?!! — крикнул комбат что есть силы, и «обозники», чтобы не оглохнуть, предусмотрительно открыли рты, как это делают артиллеристы во время выстрела из пушки. — Парнишка недавно призвался, а они ему — развратных девок на золотом блюде с голубым кантом!

— Так у парнишки с женщиной ни разу, — заметил медлительный и с виду такой смирный солдат по прозвищу Колобок, от которого мудрый народ всегда предостерегает другой народ известной поговоркой: «В тихом омуте черти водятся».

— И что с того?! — рассвирепел комбат. — Не в ту степь вы сердобольность направили! Три проститутки!

Глухое ворчание в шеренгах:

— Говорили Юрику, что одной по-за глаза бы хватило… Ну максимум две… Да, две ещё куда не шло… А он давай три, давай три…

Разнос ВМО мог продолжаться до бесконечности, но стоять на плацу было холодно, и Мурзилка решил сократить гнев комбата в числителе с раскаянием «хозбанды» в знаменателе по всем правилам сокращения армейских дробей. Он обвёл взглядом товарищей и с самоуничижением произнёс:

— Виноваты, тащ полковник. Готовы понести любое наказание. — По лицу комбата было видно, что пока что его гнев не собирается сводиться к минимуму, и Мурзилка продолжил: «Взво-о-од, заправиться! Подтянуть ремни! Общая команда — шомпол!