Olga Koreneva - Интимный портрет дождя или личная жизнь писательницы. Экстремальные мемуары.

В конце апреля, в теплый солнечный день, мы взяли Федю на прогулку, пусть погреет крылышки, попасется на первой травке, авось окрепнет. Федя съежился, мелкие перышки взъерошились. Он растерянно топтался на месте и жался к ногам. Травка его не привлекала. В ней было что-то непривычное и тревожное. Мимо прошли двое мужчин. Федя глянул им вслед и повернул головку на бок, словно прислушивался к их разговору. Мужчина в кожанке говорил спутнику:

—Солнце ядовитое, глаза болят, жаль, нет противосолнечных очков.

—Не противосолнечных, а солнцезащитных, — проворчал Валера. — У нас военизированная страна.

—Ага, военный какой-то термин получился, — с недетской суровостью сказала Люда. — Бывают противолодочные снаряды, по-моему, и противоракетные установки, вроде, да?

—И противоугонные устройства, — прибавила я. — Но это уже не военное понятие, а полицейское.

Мы занялись игрой в слова и не заметили, как стала меняться погода. Налетел холодный ветер. По небу, словно танки, поползли тяжелые облака. Солнце стало плотное и бледное, будто подводная мина или больной водянкой цыпленок. И вдруг повалил снег. Обвальный ветер обрушился на нас. Мы сунули в карман Федю и бросились к подъезду. Лифт не работал, и мы долго поднимались пешком на свой последний этаж. Когда вошли в квартиру, за окнами уже все бурлило. Ветер с силой швырял снег в стекла. Оконные рамы выли, словно нечисть. Рокки пытался отодвинуть от окна вольер. Кот сладко спал на постели, свернувшись под покрывалом. Цыплята носились по вольеру, отнимая друг у друга засохшую кожуру от яблока.

—Нынче праздник снежных ведьм, — сказал Валера, глянув в окно, за которым бушевала буря.

—Внезапный какой-то праздник, — проворчала я.

—У ведьм всегда все внезапно и не по правилам, — сказал Валера.

—Поглядите, что с цыплятами! — закричала вдруг Люда. — Они сидели на шестке, как парламент, и только Федя нахохлился в углу. Потом вдруг все слетели и сели на Федю. Я согнала. Федя лежит. А они опять на него садятся кучей и давят...

—Вот так правительство давит интеллигенцию, — сказал Валера, заглядывая в вольер.

—Неуместная шутка, — сказала я. — Федя заболел.

—Будем лечить, — сказал Валера и вынул Федю. — Лекарство, прогревание, сон в тепле. Крепись, друг Федор.

Ночь была бессонной. Мы заворачивали цыпленка в шарфы, грели рефлектором, грелкой, носили с батареи в постель и обратно, с трудом разжимали его клювик и поили через пипетку молоком с желтком и медом. В конце-концов, когда нас сморило сном, Рокки утащил птенца на свою подстилку и зарыл в густой своей шкуре. Утром цыпленок пошел на поправку. А за окнами продолжалась круговерть. Стекла гудели, как колокола, рамы трещали. Снежные ведьмы что-то праздновали: может, одну из них выбирали в президенты, а может, у них был Новый год...

Я не буду рассказывать о том, как мы все перессорились, как чуть не погиб от чумки Рокки (Валера делал ему по восемь уколов в сутки, мы привязывали пса к батарее, а я садилась на него верхом, чтобы не сорвался), как лечили Алтына, как болела Люда, как умерла чета хомяков, как мучительно переживали мы тяжелые времена, Валера с трудом добывал деньги, у нас были нервные срывы, стрессы, бессонницы, а потом — ночные кошмары; как Валера кричал на меня: «Убийца, ты хочешь убить цыплят моими руками, ты растишь их на мясо, а они уже почти люди...»

...Будто случайно заблудились в аттракционном вагончике ужасов. А они оказались настоящими ужасами. А можно ли заблудиться нарочно? Нарочно заблудиться в ужасах? Так бывает?

Нет, это уже умопомрачение...

...Дни осыпались, как старые сны, весна вплыла в осень, экспрессом проскочив лето. Мы сидели в дачном домике, в окна колотилась непогода, в трубе свистел ветер, в печке постреливали дрова. Мы пили спирт и закусывали сациви из Миши и Бори. Нам было тепло и уютно, спирта был много, и закуси хоть отбавляй...

... Ты станешь королевой

Пьяных ведьм

Черкошки будут

у тебя пажами

Летать ты станешь

в розовой пижаме

В карманах

будет все свистеть

и петь...

В 1996 году я развелась.

Утром нас приняли в октябрята. Торжественно и неинтересно. На линейке рослые пионерки со скучными лицами под барабанную трескотню прицепили к нашим формам звездочки.

После уроков мы с Машкой Мотиной подрались из-за пластинки, которую нашли в сугробе. Плоский черный диск, поцарапанный, странный, чуть кривой, о надписью на грязно-белом кружке в центре: «Гамлет», и еще чего-то там понаписано... Мы с Машкой одновременно увидали, и обеим вдруг приспичило схватить, и как-то так получилось, что мы друг дружку пинаем, орем, дубасим, стервенея, царапаемся, кусаемся... Потом Машка с разбитым носом сидела на снегу и ревела, а я убежала в соседний двор.

Снег, до боли в глазах яркий, мелко бугрился на газоне, деревья зло корячились в холодном солнечном пространстве. Я расстегнула портфель и стала запихивать туда тусклую пластинку. Из-под ног выпорхнула синица, резко взлетела, пронеслась, рассекая воздух, над фотомастерской — облупленной одноэтажкой. Там на крыше сидел, свесив ноги, Савка-Сопля из шестого подъезда. Увидел меня, спрыгнул, пошел навстречу. «Сейчас треснет по балде», поняла я и приготовилась драться. Савка всегда почему-то цеплялся ко мне.

Шагах в пяти от меня он вдруг остановился, шмыгнул носом, слизнул прозрачную, посверкивающую на солнце соплю над губой и крикнул, как будто я глухая:

— Беги домой, у тебя дома беда...

С Савкой мы летом стырили булку из ларька...

Кряжистый краснолицый мужчина притушил о ствол липы «бычок» и сказал:

—Да у нас вся страна сидела. Тюрьмы, лагеря, знаешь их сколько?

—Зона, — отозвался другой.

«Зона» — подумала я и сразу вспомнила фильм «Сталкер». Там тоже зона, другая. А еще есть шальная зона — это когда деревья и птицы дуреют от талого снега. Разные есть зоны. Вот тот заезженный, любимый мой «Гамлет» из сугроба, из зоны...

Я швырнула портфель на скамейку, прислонилась к дереву и стала думать о Гамлете. Он был высокий, немножко лысый, с удлиненным аристократическим лицом и толстыми губами. Он очень худой, ладони его большие, а пальцы длинные. Гамлет улыбнулся, взял меня за руку, мы оказались за столиком в каком-то прокуренном зале, и он сказал:

—Ты что, оглохла? — сказал Савка-Сопля и ткнул меня локтем в бок. С сигаретиной в уголке рта, небрежно прислонясь к скамейке, Сопля стал глядеть куда-то мимо и говорить:

—Ты чего не в школе, с уроков смылась?

—А где твои сопли? — злясь, спросила я.

Нигде нет спасенья, даже в чужом дворе. Хочу одиночества!

—А ты читала «Синюю птицу»? — печально спросил Савка.