Леонид Костюков - Великая страна

— Но, Горли, если бы мне захотелось посидеть на коленях у бывшего коммуниста, было бы глупо ехать из-за этого в Америку. Мне нравится сидеть на кресле в твоей машине. Оно мягкое и упругое.

— Действительно? — обрадовался Горли, но потом понял, что это часть аргументации отказа и померк. Потом просиял, найдя еще один довод: — Но если бы ты посидела у меня на коленях, ты могла бы сравнить.

— Нет, Горли. Если русская девушка говорит нет, это значит нет.

— Но мы можем хотя бы поцеловаться? Тебе не придется даже вставать с места, такого упругого и мягкого.

— Давай попробуем, — согласилась Мэгги.

Ради такого случая Томсон остановил «линкольн», обстоятельно прыснул себе в рот какой-то аэрозолью, словно морил там насекомых, потом осторожно наклонился к Мэгги и наградил ее поцелуем в губы. Мэгги вяло ответила. Тогда Томсон привалился к ней уже тяжелее, начал аккуратно мять ей плечи и грудь, заехал по ноге коленом… Из встречной полицейской машины его приветствовали свистом, шутливым визгом и смехом, он отсалютовал рукой и снова вернулся к своей деятельности. Он полузакрыл глаза и начал пыхтеть, словно волочил шкаф. Тут Мэгги высвободилась вежливо, но твердо. Горли на две долгие секунды завис, как компьютер, потом отсел на свое место, поправил пиджак, подтянул галстук, достал трубку и начал ее набивать.

— Прости, Горли, — сказала Мэгги, — но мне что-то…

— Нет проблем. Все отлично.

— Я прекрасно к тебе отношусь. Ты классный журналист и чудесный парень. Но… постарайся меня понять… у меня такое впечатление, что просто человек целуется с человеком.

— Ты хочешь сказать, мужчина с мужчиной?

— Это бы еще ничего. Я хочу сказать то, что говорю. У меня было пять по английскому, и Роза Алексеевна ставила меня в пример остальным.

— Приятно. Но, Мэгги, а что же делать человеку с человеком? Обязательно целиться друг в друга стеллзами?

— Ты прямо максималист. Хватит дуться, Горли, улыбнись, иначе я тоже надуюсь, как пузырь от жвачки.

Томсон потер нос и улыбнулся.

— Хорошо. А теперь поехали назад, а то Тина, наверное, волнуется.

— Уверен.

Не успели они развернуть «линкольн» и проехать три мили, как увидели на обочине голосующего белого с цветастым рюкзаком за спиной. Томсон затормозил и плавным задним ходом подчалил к хозяину рюкзака.

Это оказался небольшой дедушка лет семидесяти с лицом цвета хорошей ветчины. На его чумазых ногах красовались сандалии, Мэгги могла бы поклясться, советского производства.

— Хай, — сказал дед. — Подбросите до поворота на Чертову гору?

— Уверен, — сказал Горли.

Дедушка, не спеша садиться, оглядывал открытый салон «линкольна» хитрыми глазами.

— Страсть как не хочется, — изрек он, — лезть на это траханное заднее сидение. Толком не поболтаешь. Может быть, мы как-нибудь поместимся впереди втроем?

— Легко, — флегматично сказал Томсон, — если ты уговоришь мисс сесть к тебе на колени.

— Я за, красотка, а как насчет тебя?

— Насчет меня, — сухо сказала Мэгги, — так: у меня геморрой третьей степени, и мне мой доктор запретил сидеть на костях.

— Бедняга! — искренне расстроился дед. — Ты пробовала мазь из гадючьего яда? Мою старуху он поставил на ноги за три месяца. Слушай: берется молодой самец гадюки…

— Мы не могли бы, — прервал его Горли, — продолжить этот разговор внутри машины?

Дед пролез на заднее сидение, и они помчались навстречу ветерку.

— Я вижу, вы едете на запад, — сказал дед через пару миль. — Кстати, меня зовут Слейтон Курли.

— Слейтон — это имя? — поинтересовался Томсон.

— Уверен.

— А меня Горли Томсон. Горли — имя.

— А Томсон?

— Фамилия.

— Я догадываюсь, парень, у тебя есть и второе имя.

— Дионис, — ответил Томсон после паузы.

— Итак: Горли Дионис Томсон?

— Да. Дионис — это…

— …бог виноделия у античных греков. Римляне называли его Вакх. Я в курсе.

Пару миль проехали молча.

— Я все еще Слейтон Курли, — снова заговорил дед сзади, — а ты, дочка?

— Мэгги. Мэгги Дэйла Гуренко.

— Приятно, Мэгги, а ты едешь на запад путешествовать или возвращаешься?

— Возвращаюсь.

— А не встречалась тебе там, за перевалом, такая костлявая старая коза, Эрнестина Ганецки?

— Вы говорите об Эрнестине, у которой птичий двор вблизи от больницы Скайлза?

— Уверен. Как там этот ходячий кухонный комбайн?

— Три часа назад была в порядке. А вы, я вижу, не больно-то ее любите.

— Мы были женаты двадцать восемь лет и промотали нашу любовь до последнего цента. Да еще, пожалуй, в долги залезли.

— А, так это вы ушли к Барбаре, которая весит триста сорок фунтов?

— Триста сорок пять, — отвечал Слейтон раздельно и с большой гордостью, как если бы речь шла о рекордной свинье, — триста сорок пять. Если не триста сорок шесть.

— А скажите, Слейтон, если не секрет, буфера у вашей Барбары больше, чем у этой машины?

— Если бы Барбара, — величественно сказал мистер Курли, — просто присела на капот этого автомобиля, например, вынуть камешек из босоножки, она раздавила бы его, как пустую банку из-под пива. Ты хочешь знать, дочка, какие у нее буфера. Что ж, тебе приходилось летать в Калифорнию на «Боинге»?..

— Вы не могли бы не курить? — нервно спросил Горли, не оборачиваясь.

— А я и не курю. А ты, парень, смотри за дорогой. Тут не асфальт, а крокодилья кожа. Я помню, прошлой весной, когда задристало сверху, тут машины падали в пропасть каждые четыре минуты. Я догадываюсь, парочки целовались и отсчитывали: одна машина, две…

— Чепуха. У нас прекрасные дороги.

— О да. У нас прекрасные дороги. Ты еще скажи «лучшие в мире», как говорили русские во времена холодной войны. Спутник, Хрущев, Плисецкая. Ты, я догадываюсь, патриот. Да если три мексиканца за бутылку водки прокладывают такую дорогу от сарая до сортира, настоящий хозяин платит им полбутылки. Я скажу тебе больше: он заставит их переделать и не заплатит вообще. На такой дороге у койота разъезжаются лапы в пять сторон, и он лежит на брюхе, смотрит в морду охотнику и плачет, но встать не может. На такой дороге если уронишь чемодан, то не найдешь его среди асфальтовых прыщей. Я догадываюсь, когда клали асфальт, за рулем катка сидела горилла со связанными руками. У нас прекрасные дороги. Уверен. Только не надо по ним ходить и ездить. А в остальном это великолепные дороги. Прямые, как кишечный тракт, и прочные, как сопля у покойника. Когда мой дед, Эйзекайя Вашингтон Курли…

— Одну минуту! — Горли поднял кверху руку, как если бы голосовал за Брежнева на партийном съезде. — Это всё слова. А я привык решать спорные вопросы делом. — Он ловко заклинил рычаги управления и обернулся к деду, обняв руками спинку собственного сидения.