Александр Чуманов - Три птицы на одной ветке

Вообще, чем я рискую? Ну, даже, допустим, кончит он меня сдуру. Так ведь — нажилась. И давно. Не боюсь. Ей-богу, никого и ничего не боюсь! Плевать на все!..

Зато все может и замечательно выйти. А чем плохо — приходит нечужой человек, руку целует, здоровьем интересуется, в магазин бегает, в аптеку, потребуется, тоже сгоняет, Бильку выведет, стакан воды, наконец, подаст, когда вовсе занемогу. А на Эльку можно положиться? Можно рассчитывать на все сто? Ведь завтра прикатит, а послезавтра заноет: «В Австралию хочу, осточертело ваше захолустье, соскучилась!» А послепослезавтра поцапаемся опять, как собаки.

Нет, ни на кого нельзя рассчитывать на все сто, и в самом конце может оказаться рядом с тобой тот человек, на которого меньше всего надеялась…

Утром солдат опять уходит Родину защищать, совсем уж мало ему ее защищать остается, а перед уходом, словно нечаянно вспомнив, говорит:

— Бабаля, знаешь, Светка пишет, что соскучилась сильно, хотела бы меня до дембеля еще разочек навестить, я-то, конечно, не прочь, но как ты смотришь на это, нам же негде больше?

Вот ведь такой пустяк, а как долго не решался спросить, в последний момент только насмелился…

— О чем говорить! Пускай приезжает, я буду только рада. Мне и в тот раз было приятно на вас смотреть, хоть бы выпало вам счастье в жизни за всех нас.

Служивый этим словам бурно обрадовался, дополнительно чмокнул Алевтину Никаноровну в щеку, и оказалось, что такое чувствоизъявление оттаивает душу на большую глубину, чем то — дошедшее к нам неведомыми путями из так называемого «галантного» века…

Но Сашка-шельмец на следующий раз вдруг привел к Алевтине Никаноровне не Светланку, а совсем другую «биксу» — бабушка в первый момент просто остолбенела от такого нахальства и вероломства, благодаря чему они беспрепятственно вошли в квартиру. Когда она пришла в себя, то, не церемонясь и не подыскивая благовидного предлога, повела внука в свою комнату для дачи немедленных объяснений. Конечно, дверь она за собой плотно прикрыла, но голос особо не понижала:

— Это — проститутка?

— Что ты, бабушка, откуда у солдата деньги! — молодой распутник попробовал еще отшутиться.

— Не крути! — Алевтина Никаноровна была вовсе не расположена к шуткам. — Где подобрал шалаву? Думаешь, мне только венерической инфекции в доме не хватает?

— Тише, баб, ей-богу, она вовсе не шалава, она студентка третьего курса в том институте, куда я ходил насчет подготовительных узнать, здешняя, городская, с родителями живет, может, у меня с ней лучше выйдет…

— Циник ты, Сашка. Циник и пошляк. Значит, Светку побоку, брак — по расчету, тесть на сочетание иномарку и квартиру, в институт — без экзаменов?

— Ну, что уж так-то, бабаля, никакой я не пошляк, не циник, болтаю просто. Да просто — так вышло! Понимаешь — вышло, само! И я, честно, — только один разик, так сказать, для общего развития, а Света ничего не узнает, ведь ты меня не выдашь, баб?

— Ага, так вы и спать вместе будете?

— Ну, а чего? Слышала, небось, — сексуальная революция — ты ж не какая-нибудь коркинская бабушка — в большом современном городе живешь, значит, тоже человек современный… Ну, сама она, пойми, Ольга — сама!

— Понимаю. Все понимаю. И не подлизывайся. В общем, первый и последний раз. И больше — ни-ни, на порог не пущу, так и знай. И Светке, когда приедет, тоже ничего не скажу. Один раз. Понимэ?

— Понимэ, баушка, понимэ! Я знал, что ты у меня великодушная, боялся, но знал!..

На сей раз любовные звуки за стеной не позабавили, не повеселили, они, совсем наоборот, будоражили совесть, возбуждали раздражение. Едва удалось все это вытерпеть. Хорошо еще — в ухо не храпел никто. И одно примиряло с обстоятельствами, хотя это одно ничем конкретным не подтверждалось, а было лишь результатом долговременных жизненных наблюдений, отлитых народом в чеканную формулу: «Сучка не захочет — кобель не вскочит…»

То есть: «Сашка вообще ни при чем. Эти девки сами к нему липнут. Ох, и девки пошли. А потом ревут: „Замуж не за кого выходить, опереться не на кого!“ Так не кувыркайся с кем ни попадя на чужих кроватях, блюди себя или видимость хотя бы блюди, дура!..»

Наутро Алевтина Никаноровна ничем, по обыкновению, не выдала своей ночной бессонницы, была ровна и спокойна, чаем ребятишек напоила — чин-чином, однако улыбалась холодно, а когда они уходили и Сашка хотел чмокнуть бабулю в щеку, как бы нечаянно отстранилась. Однако не тут-то было, Сашка все равно поймал ее и свое подхалимское дело сделал. Кажется, он этим, помимо прочего, что-то Ольге хотел доказать или продемонстрировать.

В этот день пришло последнее «послание далекого друга», хотя о том, что оно последнее, никто пока доподлинно не знал. Вначале Эльвира, как обычно, информировала об особенностях австралийской природы, нравах и обычаях, сообщала, что наконец-то удалось увидеть в городе коренного австралийца, точнее нескольких, они абсолютно не соответствовали общепризнанному стандарту красоты, просили подаяние, потешали публику жалким подобием одежд, а также и видом своим жалким, грея самолюбие самого последнего белого бродяги.

И Эльвире вдруг подумалось, что, в сущности, она не слишком отличается от этих несчастных — хотя тут она, конечно, кокетничала перед собой, стремясь посильней растравить душу, расковырять коросту ностальгии, на самом-то деле никому бы в голову не пришло сравнивать ее, такую большую, с этой мелкотой из кожи и костей.

Эльвира дала голенькому мальчику новенький дееятицентовик, тот схватил его тонкой, но цепкой лапкой, издал пронзительный вопль, тут же добрую белую женщину окружили его соплеменники, они наперебой лопотали о чем-то, и невозможно было понять, то ли рады они свалившемуся вдруг богатству, то ли страшно возмущены ничтожностью милостыни.

Хорошо, что на противоположной стороне улицы вдруг объявился полисмен, и сразу исконные хозяева континента отхлынули как ни в чем не бывало, а блюститель посмотрел на Эльвиру с осуждением, отчего она мгновенно стушевалась — в ней мигом проснулась генетическая боязнь власти, действительно роднящая ее с аборигенами.

Между тем австралийский «коп» — или как их тут обзывают, надо спросить у Софочки — скорей всего, поглядел на Эльвиру безо всяких чувств, а просто — как на предмет общественного порядка…

А еще в этом письме Эльвира делилась впечатлениями об океанском купании, уверяла, что вода в Индийском океане отличается от воды Черного моря полным отсутствием запаха мочи, хотя общее наслаждение несколько омрачается страхом перед акулами, которых полно в здешних местах, и одну даже удалось видеть, правда, она была неживая и лежала на песке со вспоротым брюхом, а вокруг толпилось несколько зевак, к числу которых без колебаний примкнула и наша героиня.