Гор Видал - Вашингтон, округ Колумбия

— Такой милый юноша. Уверена, Блэз и Фредерика любят его не меньше нас. — Китти медленно жевала яичницу. Бэрден не знал человека, который ел бы так медленно, как его жена. Китти подносила ложку ко рту, но тут же, задумавшись о чём-то, опускала ее. — Понимаю, почему ему у них нравится больше, чем у нас. Ничего не скажешь, Инид ужасно привлекательна и богата.

Бэрден приложил все свои усилия, пытаясь предотвратить то, что должно было за этим последовать.

— Расскажи нам, Китти, о твоей новой клетке для птиц. Когда она будет готова?

— Не раньше чем на следующей неделе. Ты знаешь, какой копуша наш Генри. Конечно, он страшно хитер и хочет получше устроиться, а Диана круглая дура, что хочет за него замуж: от него ей будет одна морока.

— Мама! — крикнула Диана и, швырнув салфетку, выбежала из комнаты.

— Какая муха ее укусила? — неподдельно изумилась Китти.

Бэрден вздохнул, подошел к жене и, поцеловав ее в щеку, ощутил знакомый утренний запах кольдкрема и сна.

— Ничего особенного, дорогая. — И, не удержавшись, добавил: — Быть может, ты что-то такое сказала?

— Я говорила только о Генри и клетке для птиц.

— И о Клее.

— Я словом не обмолвилась о Клее, но только между нами — она без ума от него.

— Только между нами?

Китти кивнула.

— Я никогда не подавала виду, что замечаю. По-моему, родителям не следует этого делать. Пусть дети сами устраивают свою жизнь… в известных пределах, разумеется.

— Тебе нравится Клей?

— Еще бы! Он так помогает тебе. И он такой симпатичный. Я люблю красивых мужчин, это для тебя не секрет.

— Разумеется. За одного из них ты вышла замуж.

Оба рассмеялись этой старой шутке.

Под бронзовым щитом солнца новое административное здание сената Соединенных Штатов мерцало белизной на фоне капитолийской зелени. Когда Бэрден подошел к главному входу, несколько граждан Республики (в критические моменты он воспринимал жизнь как шекспировскую пьесу) остановили его, чтобы пожать ему руку, и он невнятно, еле слышно поблагодарил их, придав лицу самое разлюбезное выражение.

Когда Бэрден вошел в здание сената, швейцар, к его удивлению, поднялся ему навстречу.

— Славный сегодня денек, сенатор.

«Дела идут все лучше и лучше», — подумал он, подходя к двери красного дерева с простой табличкой «М-р Дэй».

В приемной перед его кабинетом обретались кожаные стулья, два письменных стола и две секретарши: мисс Перрин, молоденькая и пухленькая, с непокорной прической (она была помолвлена, ее жених, человек со слуховым аппаратом, изредка заходил за ней в конце рабочего дня), и миссис Блейн, немолодая женщина, восхитительная во всех отношениях, кроме голоса: она слегка гнусавила.

— Провинциальная пресса просто сказочна! — Она похлопала по кипе газет, лежавшей на стуле возле ее стола. — Вам обязательно надо прочесть редакционные статьи!

— Непременно, непременно. — Протиснувшись через вращающуюся дверь ограждающей балюстрады, Бэрден бросил беглый взгляд на непролазные джунгли прически мисс Перрин, и ему померещился в ней целый выводок птенцов, тычущих в его сторону головками и требующих, чтобы Китти их покормила. Затем он вошел в свой кабинет, один из самых лучших в здании — дань уважения не только его старшинству, но и многолетнему членству в Клубе. Никто не знал точно, кто был своим в Клубе, ибо его члены отрицали, что он вообще существует, но все знали, кто не был в нем своим. Клуб был наглухо закрыт для личностей неординарных, для зажигательных народных трибунов, для сенаторов, которые слишком грубо рвались в президенты. Члены Клуба предпочитали делать дело втихую и переизбираться без грома фанфар. Они из принципа ненавидели президента и вопреки власти этого магната управляли сенатом на свой лад и в своих целях, обычно противоположных целям президента.

Бэрден стал своим в Клубе, как только появился в Вашингтоне. Члены Клуба сразу же поняли, что он один из них — проницательный, добродушно-веселый, умеющий учтиво уступить, когда уступить необходимо. Хотя ему не было еще и сорока, Клуб принял его в свои ряды, объяснил ему механизм власти и позволял даже время от времени самому манипулировать рычагами. Члены Клуба следили и за тем, чтобы его не обошли сомнительные личности и чтобы он имел возможность заседать в важных комитетах. Когда в его родном штате появлялись соперники, Клуб прилагал усилия к тому, чтобы Бэрдену приписали все заслуги за постройку плотины, дороги и открытие почты — ту неизбежную дань, какую сенатор должен приносить народу, чтобы обеспечить себе его поддержку.

Его рабочий стол располагался между двумя высокими окнами; он сидел спиной к ним. На стене перед ним висел портрет Джефферсона. Где-то там в глубине комнаты были разбросаны председательские молотки, значки, надписанные фотографии — обычные сувениры, сопровождающие общественного деятеля на протяжении всей его жизни; единственным необычным украшением комнаты был бюст Цицерона в натуральную величину на деревянном пьедестале.

Как всегда, оставшись один, Бэрден приветствовал Цицерона. У этих двух республиканцев было немало общих тайн. Самая важная состояла в том, что почти весь сенат был убежден, что это бюст Уильяма Дженнингса Брайана [9] Уильям Дженнингс Брайан (1860–1925) — американский адвокат, политический деятель, трижды (в 1896, 1900 и 1908 гг.) выдвигался кандидатом на пост президента США от демократической партии и все три раза терпел поражение. .

Бэрден вызвал Клея и в ожидании его принялся просматривать почту. За последние дни, когда в сенате шли схватки вокруг законопроекта о Верховном суде, его почта утроилась и была, как правило, одобрительной. Он упивался похвалой, хотя за ней почти всегда следовала просьба о помощи по принципу: я подкармливаю ваше самоуважение, сенатор, теперь ваш черед подкормить меня.

С газетами в руках вошел сияющий от радости Клей.

— Вот куда мы правим теперь, — сказал он, указывая на барьер зелени, скрывающий Белый дом, если смотреть на него с Капитолийского холма.

Бэрден отрицательно покачал головой, не желая искушать судьбу.

— Многое может случиться за три года, — произнес он на одном выдохе.

— Держитесь на гребне волны, и мы победим. Нужно только не дать умереть этому импульсу.

— Не дать умереть, — одобрительно пробормотал Бэрден, нащупывая пальцами свой любимый талисман: расплющенную пулю, которую извлекли из плеча его отца после битвы при Шайлоу и которую этот сардонически неистовый человек сохранил в память о героическом времени. Правда, для его отца та война была одна маята и безрассудство, тогда как сын воспринимал Гражданскую войну [10] Имеется в виду Гражданская война в США 1861–1865 гг. как последнее проявление истинной добродетели в гибнущем мире. Отец презирал его за то, что он разводил сантименты, вспоминая о тех днях. Ну да, ведь они всегда ненавидели друг друга. Теперь капрал армии конфедератов покоился в могиле, и единственное, что осталось после него, был этот кусочек металла, сплющенного от столкновения с ныне уже мертвой костью.