Адольф Мушг - Счастье Зуттера

Это подозрение лишь мелькнуло невысказанным в голове Зуттера, так как Руфь спала глубоким сном, на ее лице не было выражения веселости, которое обычно озаряло ее сон. Оно казалось строгим и напряженным. Вдруг, не открывая глаз, она произнесла хриплым голосом:

— «Кто живет не по правде». Прочти и эту сказку.

Зуттер не мог понять, проснулась она или говорит во сне. Сказка с таким названием была ему неизвестна, он проверил по оглавлению: у братьев Гримм такой не было. Руфь, казалось, и не ждала ответа. Она повернулась в кресле и закрыла лицо рукавом пуловера.

Это не посмертная маска, подумал Зуттер. Если одна фраза может изменить ее так, как сама смерть. Он не верил, что смерть придает лицу определенные черты. С момента, когда она наступает, смерть уничтожает субстанцию лица, заменяет ее неопределенным выражением разложения. У человека нет лица для вечности, остается всего лишь гримаса, за которой ничего не кроется. Только для бренности есть у нас лицо; так камни, вынутые из воды, высыхая, теряют свой блеск. Любая фиксация убивает жизнь: и моментальный снимок, и пуля в грудь.

В нем не сложился какой-то определенный образ Руфи. Только в мгновения между бодрствованием и сном он видел ее образ как целое, но всегда в движении, никогда с четко обозначенным лицом. Черты ее облика были в слегка приподнятом плече, в ищущих движениях пальцев на спинке стула или в шаге, в движении тела от кухонной плиты к табуретке. Руфь старалась сделать этот шаг украдкой, чтобы он не заметил, как по ее телу пробегает дрожь и резкий толчок заставляет ее сесть. Устала от дневных тягот.

Когда Руфь закрыла лицо пустым рукавом пуловера, думал Зуттер, она услышала свой собственный голос и испугалась, что сходит с ума. Как он узнал потом у Фрица, она произнесла фразу из Библии, но услышала в ней только голос безумия. Вероятно, в этот миг она решила опередить не пожирающую ее плоть смерть, а безумие, которое вложило в ее уста чужие слова и заговорило голосом, не имевшим ничего общего с ее собственным.

Фройляйн Баццелль сопровождала его, когда он снова увидел Руфь. Она лежала в бомбоубежище для гражданских лиц на возвышении, застланном зеленым брезентом из синтетического материала, закутанная в армейское шерстяное одеяло, из которого выглядывало только ее лицо с застывшими глазами, которые так и не удалось закрыть. Подбородок ей подвязали шелковым, в красных узорах, платком, затянув узлом на голове.

Чтобы рассмотреть лицо, ему пришлось надеть очки, которые висели у него на цепочке на шее. Врач обратил внимание на спокойное выражение ее лица. Значит, умерла без мучений. Но и врачу не пришло бы в голову назвать улыбкой то, как сложились ее губы. Какая-то успокоенность витала над ее слегка приоткрытым ртом, какое-то лукавство после удавшейся проделки.

Его не оставляли наедине с покойницей. Среди находившихся в подвале была и пожилая женщина, ассистентка врача. Это она раздевала Руфь, когда врач установил смерть. На ее теле он нашел убедившую его причину, по которой она добровольно ушла из жизни. Он извинился перед Зуттером за то, что вынужден порядка ради отправить покойницу в больницу. Судебная медицина должна сказать свое слово, от вскрытия они скорее всего откажутся. Зуттер то ли кивнул, то ли покачал головой. Он стоял и не говорил ни слова. Если присутствующие и удивлялись этому, то не показывали вида. Бородатый рыбак, вытащивший Руфь из озера, поклонился ей, сложив на груди руки. Фройляйн Баццелль положила на шерстяное одеяло маленький цветок подсолнечника. Она срезала его в саду пансионата перед тем, как сесть в машину Зуттера, не забыв спросить, в состоянии ли он ею управлять.

Спустя четыре дня он возвращался из пансионата домой. Рядом на сиденье лежал простой ящичек, в который служащий крематория упаковал урну. Все эти дни Зуттер не выходил из своей комнаты. Фройляйн Баццелль приносила ему еду и уносила обратно. Он почти не притрагивался к пище. Отрешенность была полной. Встретиться с психиатром он тоже не изъявил желания. Том за томом прочитывал он собрание сказок братьев Гримм, шевеля при этом губами. И много спал.

Один раз он уже пытался уехать домой и добрался до Юлиевых столбов, но вдруг вспомнил, что оставил в пансионате вещи и никому не сказал о своем отъезде. Пришлось возвращаться. Укладывать вещи Руфи не надо было, ее чемодан стоял в комнате, можно сказать, не распакованный. Фройляйн Баццелль только кивнула, когда он стал заверять ее, что в следующем году приедет снова. Уже готовый к отъезду, он стоял у автомобиля. Она посмотрела на него строго и пожала ему руку. В Куре он заехал в крематорий и захватил ящичек с урной. Краешком глаза он посматривал на него, дорога бесконечной лентой ложилась под колеса, иногда ему казалось, что он парит в воздухе. Благополучно добравшись до дома, он внес багаж в комнату и прилег на кровать. Трезвонил телефон, напрасно призывая его к себе. Но игнорировать стук в садовую калитку Зуттер не стал. Когда, так и не переодевшись с дороги, он выглянул наружу, то увидел изборожденное морщинами лицо Фрица.

— ОЭмиль, — проговорил он, — нам очень жаль.

Фриц и Моника позаботились о самом, как они выразились, необходимом. Сочинили извещение о смерти. Пригласили всех, кто знал Руфь, на поминки в реформатский зал бдений.

И вот туманным октябрьским днем в «доме раздумий», построенном в стиле старого датского модерна, собралось человек тридцать, в том числе много бывших обитателей «Шмелей». Некоторые из пришедших были Зуттеру незнакомы, он предположил, что это друзья Руфи из ее прежней, добрачной жизни, о которых она предпочла ему не рассказывать. И еще там была Леонора, о ней в свое время он тоже не все рассказал Руфи.

Как раз тогда у Руфи начались бессонные ночи, а его мучил всего лишь межпозвоночный диск. Чтобы избавиться от боли, он решил посещать сеансы дыхательной гимнастики у Леоноры, по совету Руфи. Она часто перезванивалась с бывшей обитательницей «Шмелей», та помогала ей по ночам «дышать с болью» или «дышать в боль». Но Зуттер не предполагал, что между ними существовала особая близость. Это выяснилось только на поминках. По словам Фрица, в свою последнюю ночь, перед отъездом в Сильс, Руфь позвонила Леоноре и попросила ее ни о чем не спрашивать, а только слушать. Она поставила для нее пластинку «Weary Blues», «Усталый блюз», где Джонни Ходжес играет на саксофоне, а Дюк Эллингтон аккомпанирует ему на фортепьяно. «Может, именно эту музыку надо послушать и на поминках», — сказал Фриц. С отчужденным видом Зуттер принялся искать этот блюз в коллекции пластинок Руфи. Она и впрямь там была, но, как он и думал, относилась к давно прошедшему периоду увлечения Руфи подобной музыкой. В последние недели он видел ее только погруженной в «Реквием» Моцарта. «Я купаюсь в музыке, — говорила она, — готовлюсь в дорогу».