Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

«Царь приидет — эфир будет!» — шептал вполголоса уже не жалкий бухгалтер Кузьма Кузьмич, а шептал герр Дроссель, крупнейший финансист, подданный дружески настроенной к Империи Российской — Империи Австро-Венгерской.

Из-за всех этих обстоятельств неприятная научная пауза и произошла. Но никого особо она не смутила.

Только все тот же Сухо-Дроссель, тоскующий о гармонии рассыпанных ветром империй — все равно каких: англо-нидерландских, австро-венгерских, немецко-русских — вопреки собственному ожиданию светлых дней, назвал эту научную паузу зловещей. Кузьме Кузьмичу припомнилось начало эфирных экспериментов, и он запечалился по слепому подчинению и сословной иерархичности в творческой работе.

Эта сословная тоска привела к результату неожиданному: австрияк Сухо-Дроссель вдруг на все плюнул, раскрепостился, или, как он стал говорить, «опоэтизировался». Финансовая туповатость была отброшена в сторону, и Кузьма, становясь в позу Бисмарка, по временам начинал рисовать псевдонаучную, но в общем не лишенную приятности картину.

— Господа, представляете? Настает четырехсотлетие дома Романовых. И мы к славному юбилею… Словом, мы именно к этому времени начинаем добывать эфир, а затем… Затем посредством эфирного концентрата начинаем воздействовать на крупнейшие банки. Не в смысле массовых отравлений, воровства авизо или чего-то подобного. Ни-ни! Просто мы нефтедоллары заменим эфиродолларами. Усекаете, ёксель-моксель? Наш министр финансов приносит президенту папочку. И там не акции нефтедобывающих предприятий, а новые государственные казначейские обязательства, обеспеченные тысячами гекалитров сырого эфира!

Арабские шейхи — хлоп и наземь!

«Бритиш Петролеум» — скок и в гроб!

Почешет за ухом даже «Газпром»: щелк-пощелк своей зажигалкой — и в кабак, надираться с горя! Обама сам себя схватит за нос, нефтедобывающие платформы и нефтеналивные танкеры сольют сырую нефть в море и просигналят прощальной сиреной…

Сила эфиропотоков станет важнейшим платежным средством в мире и, кроме прочего, важнейшим энергоресурсом! Не золотой запас России, а розово-серебристый и нежно-платиновый запас эфира станет главным столпом и символом нашей экономики!..

Финансовые фантазии Кузьмы Дросселя вызывали чувства двоякие.

Дородный Пенкрат крутил пальцем у виска.

Леля приятно ржала, а перестав ржать, томно произносила:

— А вы, оказывается, прохвост, герр Сухо-Дроссель!

А вот кузнечику Коле картинки Кузьмы Кузьмича нравились. Правда Колю от научных грез многое и отвлекало: то неполадки с зеркалами и зондами, то непредсказуемое поведение приезжего москвича, то письмо о погашении арендной задолженности, хитрым Дросселем прямо во время научно-популярных баллад втихаря в карман директору сунутое…

Отвлекало ромэфировцев от чистой науки и другое.

Однажды, когда Леля Ховалина костерила почем зря Москву и вспоминала про научную бедность, изо рта у нее выпорхнуло и по Романову-городку запрыгало в последнее столетие как-то потерявшее блеск и денежно-вещевую наполненность словосочетание: Настоящий Наследник!

(Именно так, именно с прописных букв!)

В считанные дни словосочетание стало наливаться крутыми бараньими мышцами и обрастать буйной шерстью: городок Романов посетит Настоящий Наследник российского престола!

И это, ясно дело, будет не наследник давно забытого князя Романа или, допустим, Грозного Ивана!

А будет это наследник крепкий, наследник патентованный: немецко-грузино-польский, без единой капли русского холопства, татарской грубости и еврейской хитрости в крови. Словом, Наследник из Наследников!

Такого слабо запятнанного и такого необходимо нужного Наследника разболтавшейся без фухтелей и шпицрутенов России, никак не желающей понять, на кого именно ей сегодня нужно горбатить, — давно следовало отыскать!..

Поначалу словосочетание парило в воздухе невесомо: как та кленовая осенняя крылатка. Но вскоре стало словосочетание и погромыхивать — подобно жестяному обрезку водосточной трубы, висящей на одном из старинных приволжских домов. А иногда глухо и грозно, словно сама матушка-Волга, перед тем как ей сковаться тяжкими льдами, урчало…

Кстати, о двух городских районах, раскинувшихся по двум берегам Волги. Они уже тогда, во мнении о грядущем управлении Россией разделились: Борисоглебская сторона склонялась к народно-демократическим фантазиям, унаследованным от князя Романа. Ну а сторона Романовская стеной стояла за автократию или по-старинному — за самодержца всероссийского.

В те осенние дни это разделение резко в глаза еще не бросалось. Но вот месяц спустя не было волжанина, который бы с досадой о такой разодранной надвое любви не вспомнил!

Правда, в тот осенний день, который начался ветром, а кончился поездкой Лели и москвича в Пшеничище, ничего больше в городке Романове не случилось. Только отец Василиск, выйдя после вечерней службы во двор храма, вдруг снова возгласил слышимое даже в отдаленных кварталах города «Многолетие»!

В час возглашения близ одного из малых, но великолепных романовских храмов слушателей не наблюдалось. Пел и возглашал отец диакон исключительно для собственной утехи. Но, возможно, и для того, чтобы заглушить шум резко усилившегося ветра.

Отцу диакону, как он признавался позже, уже тогда казалось: неурочным пением он первый начал восстанавливать равновесие между двумя частями города Романова. Ведь отсутствие равновесия, нарушаемого неумными действиями правобережных и левобережных жителей, могло привести к неприятным, с точки зрения Василиска, последствиям.

Так же думал, а потом и говорил вслух друг диакона мирянин Власков, завернувший вечером в церковь, чтобы отдать холостому диакону нежность своей души и жар своего сердца, а ближе к ночи, выпив по рюмочке, обсудить все те неприятности, что случились в последние дни в Москве и Питере.

О них отец диакон и мирянин Власков говорили не таясь, от всей полноты чувств…

— Ныне матушку-церковь никто не поддерживает бескорыстно!

— Да, прошли времена, — соглашался с отцом диаконом мирянин Власков, — то ли дело конец 80-х! Только крикни: на храм! Сейчас тебе и деньги, и подарки, и картины живописные «На берегу священных вод»! Снова народ изверился, что ли?

— Не изверился — исподлючился! Немедленного вмешательства Бога в мирские дела возжелал!

— Ну, тут не дождутся, — радостно потирал руки Власков, — а то у Господа без нас, азинусов брыкливых, делов нет!

Сделанное — лучше несделанного. Проявленное — лучше непроявленного. Лучше сделать ошибку, чем не сделать ничего, чем уклониться от дела. Лучше сказать со смыслом: «прыщ» или «есанбляхаунзем» — чем не произнести ни звука.