Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

— Знаю, знаю…

— Да тут не в дате дело! Важно вот что: ничего не зная про то, что Эйнштейн создаст свою общую теорию относительности, где отвергнет существование эфира, — Лоренц свои «преобразования» взял да и вывел, исходя из присутствия в нашем пространстве эфира! Ну а раз Эйнштейн опирается на Лоренца, который, в свою очередь, опирался на существование эфира… И при этом Эйнштейн эфир отрицает… То здесь, как вы могли уже заметить, — явное противоречие…

— Лучше подскажите, чем теперь нам заняться?

— Найти Трифон Петровича и дать ему прослушать эту запись. А дальше… Вернувшись к истокам, Трифон сам выход найдет.

В трубке зарычало и треснуло. Членкору показалось: далеко за Волгой из расколовшейся надвое Пенкратовой мобилки поволокся едкий розовый дым. Ногти и пальцы Пенкрашки стали вдруг, как у безбашенной девки, розовато-черными, кожа лица — тоже…

— Розовоперстая Эос… — прошептал безотчетно Косован.

Треснуло снова и рыкнуло в трубке громче.

— Что там у вас с-снова? — теряя голос, засипел в трубку членкор.

— Узна́ю — что, всех порву… — гулко, как из колодца, откликнулся Пенкрашка.

А уже потом кто-то другой — судя по голосу, никакой не Пенкрат, — осенней печной трубой завыл: О-у-у-х-с-с-рр!

Вихри эфира, которые по предначертанию свыше творили на земле все важнейшее: от прямохождения человека до выправления его эволюции, от поимки в свои сети заблудившихся космических аппаратов до возникновения стойких моровых поветрий, от прекращения болезней до попыток создания прочной эфиросферы, — уловить и понять было сложно.

Было неясно: как именно элементарные частицы, как именно пучки протонов и электронов, а также более крупные сгустки материи создают не обычный газ — создают острый, живой и, вполне возможно, обладающий такими качествами, как разум и чувства, эфир?

Quinta essentia так просто, за здорово живешь, в руки человека не давалась. Не удавалось с ней разобраться и сейчас, в ХХI веке: во времена горделивого взлета науки, полной ее компьютеризации и иного прочего.

И все-таки некогда подобное удавалось!

Давным-давно вихри эфира кончиком кисти сумел ухватить английский визионер и художник Уильям Блейк.

Что-то похожее на картины Блейка той осенью наблюдал на волжском небе и Трифон Усынин.

Один из контурных рисунков эфирного ветра страшно волновал и притягивал ученого.

Точь-в-точь такой же — поражающей ликующей странностью — картины у Блейка не было. Кусочки ее обнаружил в пространстве, в завихрениях и обрывках эфирных струй, затем мысленно дорисовал и стал видеть целиком — сам Трифон.

Для ясности он стал именовать возникающую время от времени на небе картину так:

«Уильям Блейк. Женщина-ветер. Ненарисованный этюд».

Однажды из эфирного потока картину выловив, сознание возвращало ее вновь и вновь. Но не в одном сознании было дело. Возвращалась реально и сама картина!

Трифон проверил. Показал картину ночного неба в трех разных местах трем разным людям: директору Коле, Столбову и тогда еще находившемуся в Романове Селимчику. Все трое, не сговариваясь, отметили: над сильно удаленным от Великобритании Пшеничищем, над Рыбинском, а в третьем случае и над самим Романовом краешком и обрывками была в определенный час при определенной «космической погоде» видна одна и та же облачно-воздушная конфигурация!

Проявив минимум воображения, можно было сперва увидеть подсвеченные блеклыми северными звездами желто-соломенные волосы. Потом становились видны выкрашенные в неяркий розовый цвет ноготки на ступнях. Затем появлялись и сами ступни, без всякой обувки.

А вскоре, в ошеломляющей наготе, являлась и вся целиком эфирная женщина.

Женщина-ветер, в отличие от прежде виденных фигур, не летела. Она — шла! Доводя своей поступью Трифона до умоисступления, она заставляла его с отвращением отворачиваться от большинства романовских женщин.

Лазурное тело было на удивление плотным, но было и прозрачным, эфирно-легким. Это было особенно заметно, когда женщина меняла направление движения.

Но не только само тело — с редкой формой лунообразных крепких грудей, с нетолстыми, прекрасно выточенными икрами, со сладкой и удобной для мужских рук выпуклостью ягодиц — манило Трифона!

Манил соперник-ветер.

Когда женщина на минуту приостанавливалась — именно полуночный эфирный ветер со сладким подвыванием и свистом вторгался меж двух половинок рассеченной надвое женской плоти!

Рассеченные половинки вздрагивали, слабо шевелились, ветер входил меж них без остановки, пропадал глубоко в теле…

Эфирный ветер насыщал и насыщал, но никак не мог насытить эфирную плоть!

Женщина, слабо улыбаясь, манила Трифона…

Тот не шел.

Картина разрушений в Романове и близ него была пугающе разнообразной: ямы, поваленные деревья, искореженные, а потом еще и вывороченные с корнем «лэповские» разлапистые столбы…

И ведь это была еще только ночная картина: укрываемая черной синевой, сверху подсвеченная вставшими по краям неба сторожевыми звездами, внизу, у причалов, подернутая кисло-молочным туманом.

— А утром-то, утром что будет?

После звонка Косована и неожиданного взрыва («при впадении Рыкуши в Волгу рвануло», — на слух определил Пенкрат) зам по науке снова отхлестал себя по щекам и стукнул вторично гроссбухом по темечку. Но уже как-то вяло стукнул. Почуяв в собственных жестах наигранность и театральщину, он просто засунул в рот костяшки пальцев, и стал их покусывать до тех пор, пока на подбородок с разных сторон не брызнули одна за другой две обильные струйки крови.

Засушенный австрияк Дроссель, тоже всю ночь просидевший в «Ромэфире», не то чтобы плакал — причитал скрипуче:

— Всё-о — начисто!.. Как в помойную яму… Денежки все — коту под хвост! На одних только аэростатах: и спутниковые навигационные системы, и два воздухозаборника, и рукав тебе технологический, и горелки тебе газовые тройные, — перечислял Кузьма. — А брусья дубовые? А гондолы импортные? А трос из оцинкованной стали?.. Все — камнем на дно!

Одна Леля Ховалина — но это уже наутро — была полна решимости и сарказма.

— Вы б еще в мамашину юбку завернулись! Ну мужики, ну слизняки волосатые… Кончайте рюмзать! Быстро звоните мадам Бузловой! Мало чего там эти вихри понатворили. Главное не в том, что произошло. Главное в том, как это в газетах и блогах распишут: возвеличат как трагедию или гаденьким шоу представят. Звоните и езжайте! Я б сама позвонила. Но эта мымра в последние недели так в меня и впивается. Как пиранья в голую ляжку. Сунься я на порог — до костей обглодает. А всего-то и увидала разок с муженьком в ресторане… Так вы — звоните, езжайте!