Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

По рассказам Дросселя выходило так.

От основного потока эфирного ветра отделилась струйка: маленькое и на первый взгляд жалкое поветрие лжи и домыслов. Главный научный эксперимент, как утверждал засушенный австрияк, неправильно подействовал на эфирный ветер. И теперь этот ветер — скорее, один рукав его — стал провоцировать вздорные и несвоевременные мыслишки.

— Сколько на Волге живу, никогда такие глупости романовцам в голову не влетали.

Основных мыслей в этой отделившейся струйке, в этом поветрии было две.

Первая: про Варяжскую Русь.

Вторая: о продаже Сибири японцам и о присоединении Чукотского автономного округа к уже проданной когда-то Аляске.

Вторая мысль не прижилась, быстро отпала. На субботнем базаре две-три бабищи вякнули чего-то про японо-американскую благодать, но отпор им сразу дал все еще бодрый разумом Исай Икарович Пеньков.

В тот день ста восьмилетний старожил вполне случайно оказался на рынке (покупал корнеплоды и зелень).

Мужественный старик сразу указал на два важнейших обстоятельства. Причем указал полемически, в форме вопросов.

— Сиськами прете?! — обратился он сперва к женской части. Но тут же переключился на мужскую: — Обезьянью тушенку жрать наладилисссь? — взвизгнул он так, что некоторые из базарных затряслись и задергались, словно их собирались лечить пчелами.

Базарные ряды замерли и базарные ряды прислушались.

— Я спрашиваю, обезьян на кострах жарить будете?

Употреблять в пищу обезьян желающих не нашлось. После неловкого молчания рыночники нестройно загомонили. Сперва недовольно, но потом — по отношению к говорящему — все одобрительней: мол, столетнее страшилище, а дела лучше юных министров просекает.

Воодушевляясь все сильней, Пеньков добавил жару:

— И не просто жрать, а жракать и жракать! И хвосты себе во всю длину отращивать! Так оно и в Отечественную было. Кто обезьянью тушенку ел — уже не мог думать стройно. Шатало того и кособочило. А все почему? Хвост обезьяний ходить мешал! Ну и, ясное дело, снова к тушенке тянуло. Больше тушенки — длиннее хвост. У некоторых он рос и рос, и в штанах хозяйственных, даже в штанах армейских, уже не помещался. Мечтать и трудиться мешал! А отсюда — военно-гражданское поведение. Шатким оно у обезьянников было, да, шатким! И потом: употреблять обезьян в пищу — это, прямо скажу, людоедство! Угрызать младшую эволюционную ветвь — паразитизм и прихлебательство! Вы, базарные ряхи, к такому угрызанию стремитесь?

Сраженные наповал выражением «младшая эволюционная ветвь», базарные тупо молчали.

Второй вопрос Пенькова был сложносочиненным. Но ряхи поняли и его:

— Вот я, по-вашему, старый пень. Так? Так, — сам себе ответил Исай Икарович. — А спросили вы меня, как это я, старый пень, умудрился до сих пор невредимым оставаться?.. А не помер я до сих пор потому, что собственный распорядок жизни имею. Ничего, что является стопудово нашим, не отрицаю. А все чужое, как горох от стенки, от меня отскакивает. И вот я вас спрашиваю: мормонами быть — это ихнее или наше? И сразу отвечаю: не дам себя и вас омормонить! Не дам променять устоявшиеся ценности на религию каторжанскую! Не омормонь себя, Россия!

Тут на рынке стало тихо, как в склепе.

— Вы и так всё на всё променякали! — продолжал корить земляков Исай Икарович, — царизм сменяли на атеизм, атеизм — на ленинизм, ленинизм — на сталинизм, сталинизм — на сатанизм, а потом на Хруща, шута горохового! До горбачевщины ведь дошло! Хорошо, лысаку этому не дали разгуляться, а то бы он вас быстро отмормонил и объобезьянил! А всего-то и надо нам — Петра Великого клонировать! А вы тут овец низкопородных развели, — старожил Пеньков задохнулся от возмущения. — Я спрашиваю, кто вам дороже: Петр Великий — или какая-нибудь англо-американская, портящая романовскую породу овца?

Ошеломленные перепадом мыслей и самой постановкой вопроса, базарные ряхи, чтобы не показать душевной смуты, продолжали грызть подсолнухи пополам с ногтями.

Тем не менее вопрос с мормонами и другими обезьяньими штучками-дрючками был в городе решен раз и навсегда: с рынка мнение Пенькова улетело в полицию нравов, а оттуда — в другие высокие и превосходные, но иногда не слишком смачно пахнущие романовские места.

— Не бывать! — таким был романовский ответ на возможную продажу Сибири и Чукотского автономного округа.

По-другому вышло с Варяжской Русью.

Пеньков с торжища отбыл, и на рыночной площади возобладал грубый антиамериканизм. Причем до такой степени возобладал, что стали говорить: только отгородившись от американского и всякого другого мира громадным, в высоту не менее тридцати метров забором, только завесившись малиновым звоном, отяжелясь державой и скипетром, можно отбиться от темных сил.

— Мы никого не трогаем и нас не тронут. Станем сидеть тихо — и ничего нам не будет, — говорили некоторые осторожные жители. — На хрена нам сдались все иные-прочие российские места? У нас на Волге благодать, а у них — разор и китайцы! Не нужно! Хватит! Давайте образуем внутри России анклавную монархию. И назовем ее Варяжская Русь! И валюту свою, варяжско-царскую выпустим. А поймаем эфирный ветер (слухи о нем уже вторую неделю будоражили рынок) — промышленными партиями продавать станем.

Эта точка зрения имела все шансы на победу. Тем более что ее внезапно поддержала супруга начальника полиции мадам Бузлова. Уж очень ей мечталось стать если не варяжской царицей, то хотя бы первой варяжской леди. В кругу подруг она к такому заманчивому способу жизни начала склоняться и даже потихоньку готовиться.

Стали появляться красочные плакаты и хлесткие анклавные слоганы. В интернете местные острословы задавали остальным россиянам каверзные вопросы по поводу происхождения слова «русский». Приплели сюда даже давно изгладившегося из памяти барона Брамбеуса, утверждавшего когда-то давно, что прилагательное русский восходит к финскому слову «красный» («руосски»).

Как вдруг…

Все испортила Леля Ховалина.

Желая блеснуть умом, Леля на презентации нового рок-альбома «Варяги мы, варяги…» неосторожно произнесла фразу, сказанную кем-то из древних философов. Причем произнесла назидательно, явно поучая и без нее все отлично знающих «новых варягов».

— Государство должно быть маленьким, — со значением сказала Леля, — а народ темным. — Ораторша бегло осмотрела зал и, не уловив признаков надвигающегося урагана, продолжила: — Выходя на крыльцо, правитель должен слышать, как в соседнем государстве лают псы и мяучат кошки!

Кладбищенская стылая тишина вдруг повисла меж Лелей и залом.

— Это кто ж такую пургу прогнал? Про собак и кошек? — прозвучал суровый голос кого-то из новых роман-варягов.