Юлий Крелин - Переливание сил

И все-таки те же самые ребята. «В их годы мы... » Не могут же они быть такими, как и во все прошлые годы! А знают они, по-моему, больше, чем знали мы в их годы.

Когда они смотрят, мне легче.

И врачи собрались со всего отделения. И сестры.

Пульс на сонных артериях!

А затем пульс на всех остальных. А затем и давление появилось. И поднялось до цифр нормальных.

Для верности я еще немного покачал.

— Что вы льете? Глюкозу? Валяйте.

— Тебе-то самому не надо кордиаминчик?

— Издеваетесь?

Больная дышит. Сама, без нашей помощи. Глаза открыла.

— Как вы себя чувствуете?

— Грудь болит.

(Еще бы не болеть! Давил на совесть. Да и ребро сломал. Надо бы и покурить.)

Я отошел к окну. Выглянул.

С пятого этажа все не так выглядит. Странная картина.

Машина бежала через весь двор. Наискось. На наклоненное дерево. Впереди металлический скребец. Не знаю уж, как он называется по-научному. Позади ковш навис. Добежала до дерева. Уткнулась в него скребцом. Как свинья, желуди копающая. Дерево покачнулось. Но стоит. Собрала все силы свои. И опять злобно уткнулась в дерево. Злобно. Мне сверху хорошо видно. Дерево упало. Самодовольно отошла. Я даже видел, как торжествующе покачнулся ковш.

Затем, опять мелко подсеменив к дереву, стала поворачивать ствол в удобную позицию и подталкивать его куда-то в сторону. Делала она это уже значительно спокойнее. Дерево-то уже мертво. Сдвигая ствол, попала своей передней частью в какую-то яму. Тогда сзади ковш выдвинулся. В своей средней части согнулся, как в суставе. Впереди вылезли какие-то лапы-упоры. Ковшом уперлась и отжалась. Как люди отжимаются во время зарядки. Повернулась и вышла из ямы.

Вот это машина!

Стало быть, это она, когда замолчала, оглушила меня тишиной.

А больная свободно разговаривает.

Сутки мы ее наблюдали. Волновались. Не отходили от нее. Все время кто-нибудь сидел около.

Две недели болело ее ребро.

А я мучился и чувствовал себя неловко. Как объяснить, что ребро сломано?

Так до самой выписки и не знал, как объяснить.

Не говорить же, что она один раз уже умерла.

1963 г.

— Нет, пожалуй, ничего нельзя сделать.

— А посмотри — по стенкам живота тоже метастазы?

— Да вот же! Видно.

— А все-таки, если можно убрать, даже оставив метастазы, надо пробовать.

— Для чего? Химией лечить попробовать?

— Ну, конечно. Ведь химики говорят, что на метастазы иногда как-то можно подействовать, а на основную опухоль нельзя.

— Верно. Да что они знают?! Впрочем, давай попробуем. Вскроем связку, посмотрим заднюю стенку.

— Э-э! Не-е! Ни черта не выйдет.

Опухоль на ощупь, как дерево. Она переходит с желудка на поджелудочную железу. Я не чувствую границы между ними.

— Да-а! Опухоль прорастает всю железу.

— Да-а. Кранты.

— Все-таки кусочек возьмем под микроскоп. Химики ведь дают свои снадобья в зависимости от того, какой рак.

— Верно. Но что они знают?!

— Вот заладил. Что-то они, конечно, знают. Не один десяток лет они над этим колдуют. Что-то говорят же.

Кусочек отрезали и отправили для микроскопического исследования.

Рану быстро зашивали.

Быстро?!

Когда обнаруживаешь неоперабельный рак — руки быстро не зашивают.

Кажется, что делаешь быстро. А руки свинцовые. Мысли аморфные.

Зашиваешь.

(А может быть, это и не рак? Ну, например, туберкулёз какой-нибудь? И обсеменение по брюшине, а? А может быть, сифилис? Все бы лучше было.)

— Аня! Позвони в лабораторию. Попроси сделать срочный анализ присланного кусочка. А подробный анализ потом уж пусть делают.

Если б что-нибудь другое, можно бы и лечить. А то рак!

Коридор от операционной до лестницы после неоперабельного рака всегда становится длинным, а глаза близорукими. Ну и наткнулся на товарища, естественно.

— Ты что по сторонам не смотришь. Устал?

— Ужасно! Просто сил никаких нет.

— Много операций было? Дежурил?

— Если бы! Одна. Двадцать минут.

— А. Рак? Неоперабельный?

— Угу.

— Ну, иди отдохни. Покури.

— Еще процедура предстоит.

— Родственники?

— Угу.

— Да ты посиди пока. Покури. Подскребешь сил — пойдешь скажешь.

— Да уж лучше сразу отделаться.

— А что там, совсем ничего нельзя было сделать? Или боялся — помрет?

— Да не! Все намертво проросло.

— Меня вчера как раз ругали. Смертность, говорят, большая, а я, мол, при такой ситуации на риск иду. Помрет, говорят. Случай почти безнадежен. Что же не рисковать, говорю. Пусть помирает? Ведь — почти. Ну а главную сам знаешь: «Когда у вас смертность шесть процентов, не рискуют». Конечно, в морду соседями тыкали. Сравнивали.

— Да! Они-то дали! Ноль процентов при раке желудка!

— Если при раке желудка смертность нулевая, значит, хирурги не рискуют. Делают с оглядкой. При раке-то! Делают только наверняка.

— Я бы в такое отделение оперироваться не пошел — боязно.

— А ты на операцию шел — знал, что рак? Или сомневался?

— Да иди ты с дурацкими вопросами! Почти не сомневался.

— А как думал: можно радикально убрать?

— Ну что пристал? Что мы можем думать? Думал: там видно будет. В общем, ты мне надоел. Душу я отвел. А теперь пойду к родственникам.

— Помогай бог.

(Что же я им буду говорить? С утра сидят, ждут. Да...)

— Аня! Не звонили? Не говорили еще результаты?

— Нет еще.

Может, подождать, пока ответ будет? Пожалуй, сам позвоню.

— Патанатомия? Скажите, пожалуйста, мы сейчас присылали кусочек вам. Что там? Рак?

— Да. Больной Соловьев.

— Рак без всяких сомнений? Да, так мы и думали. Извините. Спасибо.

Надо идти к родственникам.

В посетительской сидят мать его, жена, брат, дочь.

С ума сойти!

Все сидят на скамейке. В ряд. Молчат и смотрят на дверь. Мне через щелку видно. Ждут. Дочери лет шестнадцать-семнадцать. Она еще не совсем понимает. Какие-то блики бродят по лицу. Внутренне улыбается чему-то. Она еще не понимает. Брат о чем-то думает, другом. Что-то явно деловое. Какая-то забота. Смотрит все ж на дверь.

Жена вся в напряжении. Внутри, по-моему, она уже плачет. Вся в одном комке.

Мать! Старуха! Она не плачет. Она и не заплачет. Глаза совершенно пустые, в темноте. Сейчас я коснусь и... Она смотрит куда-то мимо двери. Прямо в щелку. На меня.

Сейчас я на них опрокину. Что жена? Закричит? Заплачет? Побежит? Молча тихо отойдет? Будет расспрашивать?

А мать? Это никогда не предусмотришь.

Резко открываю дверь. Как говорят: «Высокий, стройный, в белом халате, шапочке. На шее висит маска. На лице следы усталости и решительности». И т. д. и т. п. Втолкнул себя в посетительскую.

Жена кинулась. Дочь за ней. Брат поднялся. Мать сидит не двигается. Лишь взгляд перевела. Уже отвернулась. Ей все ясно уже.

Уже и жене все ясно.