А. Аншба - Абхазские рассказы

— Значит, эти двери ему понравились? А ведь в прошлом году он просил передать мне, что самое худшее в моем доме — это двери. — И Мшвагу в радости поднял жену. — Он всегда был таким — мой наблюдательный милый Шахан. Скажет иносказательно, а мы ломаем себе голову. Целый год я все думал над тем, что могли бы означать его слова. Теперь-то я понял! А ты?

— И я, — ответила женщина и обняла мужа.

* Вместо — простите за вопрос.

Все рассказы перевел С. Трегуб.

В воскресенье в селе Ачырха ждали приезда представителей района.

Жители его собрались задолго до начала собрания, едва солнце поднялось над горой Лашпсард. Кто, зайдя в клуб, перелистывал журналы, читал газеты, старики же уселись в тени старой акации и занимались своим делом — воспоминаниями: тешили себя шуткой, рассказами о былых веселых, увы — невозвратимых, днях.

Сегодня им вздyмалось заставить Мактата сделать сообщение почему до сего времени он не женился.

В самом деле, Мактату пошел пятьдесят третий и он еще не был женат, и не похоже, чтобы он намеревался обзавестись семьей.

— Скажи нам всю правду, открыто, — настаивал старик Гирджинба Осман, запустив пальцы в шелковый кисет.

— Расскажи, Мактат, иначе мы это сами сделаем... А мы невольно можем добавить такое, что обидит тебя. Лучше ты сам объясни, — с усмешкой говорил Базала, бывший много лет председателем сельского совета и пользовавшийся заслуженным авторитетом и искренним уважением.

— Да я вижу, вы не дадите мне умолчать... Так и быть. Об этом я никогда никому не говорил. И до сего дня думаю о том, что же случилось со мной. Хорошо бы, если мой честный рассказ послушала молодежь: он принес бы ей пользу, ей было бы над чем призадуматься.

— Слушаем, дад, слушаем, — нетерпеливо сказал Осман и взял в зубы трубку, стал по старинке высекать огонь.

— Это случилось, — начал свое сообщение Мактат, — двадцать пять... двадцать шесть лет назад... И мне было ровно столько лет.

Не скрою, обо мне говорили, что я красив девичьей красотой.

И редко кто не завидовал моему коню, седлу, снаряжению. Мой бравый вид привлекал всех, и я был желанным гостем на свадьбах и поминках.

Не скрою, я считался лучшим среди лучших, меня сравнивали с героями легенд, с прославленными молодыми князьями и дворянами. А это считалось великой честью.

Одним словом, я легко кружил головы многим девушкам. Одно мое слово — и любая девушка среди ночи, не глядя ни на что, устремилась бы за мной. Вот каким я был.

Но больше всего я вскружил голову самому себе, считал себя невиданным высокодостойным женихом.

Если бы я, как и вы, в то время просто женился, то сегодня имел бы свою семью, наслаждался бы у домашнего очага.

Но где там! Как первый красавец, я был заносчив, высокомерен и поэтому привередничал: «Эта девушка не вышла ростом, та слишком длинна, третья недостаточно благородного рода...» Конечно, несмотря на это, все девушки, которых я отверг, своевременно вышли замуж, ни одна не осталась без мужа, тогда как я, весьма разборчивый жених, брожу по своему дому одиноким призраком, сам развожу огонь в очаге и ем вчерашнюю мамалыгу... На минуту Мактат умолк, домашняя деятельность, очевидно, вызвала тяжелые переживания у героя рассказа.

Грустная пауза затянулась. Старики прониклись переживаниями старого холостяка и торжественно молчали.

— Пахвала, достань свою табакерку, — шепнул безбородый Кучыр соседу.

Пахвала засунул руку в нагрудный карман, достал ореховую табакерку с выжженным рисунком и, не отрывая взгляда от Maктата, передал ее Кучыру.

Мактат вздохнул, взял лежавший рядом чей-то посох и молча стал ковырять им землю.

— Пройдет время, — продолжал рассказ Мактат, — и я не буду в состоянии сварить себе даже мамалыгу и стану тяжелой обузой для посторонних.

— Не говори так, дад, — стараясь ободрить Мактата, сказал старик Джангята. Наконец Мактат приблизился к сути рассказа о том, почему он не женился.

— Как вы помните, жил среди нас Хакуца Тхуазба, единственный из своей фамилии. Была у него дочь по имени Гупханаш.

Красивая, живая... Красавица, которую не полюбить нельзя было.

Исполнилось ей лет семнадцать-восемнадцать. В том году она впервые появлялась на свадьбах и поминках. Дядя ее по матери работал портовым грузчиком, разгружал и грузил турецкие баржи.

Отец Гупханаш был настолько беден, что дочь его воспитывалась у дяди-грузчика и, кажется, даже посещала школу, точно не помню.

Однажды на свадьбе в Цкуарах мы встретились, и души наши воспламенились от внезапного наплыва чувств. И где бы потом мы ни встречались, наши глаза говорили о пламенной любви друг к другу.

На свадьбе в Цкуарах Гупханаш, ударяя по струнам ачангура и напевая мелодию, проникла своим чудесным голосом в мое cepдце, и мне кажется, что я и по сей день слышу его.

Бывает так. Сидит рядом человек и разговаривает, а ты не слышишь его, вы, наверное, это не раз испытали. А голос любимый ты услышишь, когда никто, кроме тебя, ничего не слышит.

И как вы знаете, сплетня в селе обычное дело. Возникнет она в одном конце, а пока докатится до другого конца села, то выpaстает в такой снежный ком, что ни один дом не сравнится с ним.

Такую сплетню и вызвала моя любовь к Гупханаш, сплетня росла и показывала все новые выдумки. Только и слышно было: «Ах, ах! Как мог сын Тыуба Хазарата, Мактат, посватать дочь Тхуазба Хакуца, Гупханаш. Тыубовы, считайте, умерли, если хотят ввести в свой дом безродную», — судачили злые языки.

Вскоре в наш двор сбежалась вся родня отца. Уселись под большой липой и завели разговор. Сперва отца и меня к себе не пoдпускали: отец сидел у кухонного очага и курил одну трубку за другой. Если бы в эту минуту его рассекли на части, то на землю не упала бы ни одна капля крови, до того был бледен мой отец.

Мать моя к этому времени умерла. Я понуро сидел на нарах, подперев голову руками, и думал.

Сердце и душа моя находились в это время в доме Хакуца, и мысли мои витали вокpyr Гупханаш.

Так продолжалось до полудня. Родичи шушукались, отец курил, а я думал. Не только думал, но и грезил.

...Мы с Гупханаш бежали в другую страну... и она вовсе не дочь Хакуца, а только воспитывалась у него. И люди той страны говорят мне: «Мактат, ты счастливый потомок нашего рода и явился, чтобы осчастливить нас...» И всюду меня на руках носили и оказывали почести...

Но я немедленно покинул ту счастливую солнечную страну, когда меня и отца родичи позвали на суд в тень липы.

— Ты, дад Хазарат, не сумел воспитать своего единственного сына, — сказал нам Тыуба Миха. — Да, не сумел воспитать. Скажи им, Хусен, о чем мы порешили, — повернулся он к старцу.