А. Аншба - Абхазские рассказы

Одежда мальчика стала просыхать, утихла головная боль. Ему казалось, что он во власти тяжелого сна. Острая боль, терзавшая его из-за пропажи ягненка, притупилась, стала странно тяжелее, ему чудилось, что и нести ее трудно, как непосильный груз. Он даже не знал, что будет делать, если и увидит во дворе Качии пасущегося ягненка.

Там видно будет, там он решит, лучше там, на месте...

Лишь бы он был жив!.

Одолев крутой подъем, он взобрался на высокий холм. И сразу увидел впадину, в которой расположился дом Качии. Сердце больно сжалось, он весь напрягся. Еще идти далеко, крыши из новой драни, казалось, плавали в зеленой заводи двора. Он старался разглядеть во дворе белую точку, но видел лишь фигурки людей, до смешного маленьких, как куклы. В сердце кольнуло, он пришел в себя: в уши, словно закупоренные до сих пор, ворвались шум реки, гул ветра в каштановой роще внизу, гомон птиц.

И глаза стали зорче; он отсюда заметил, как двор пересек хромающий Качия, словно полоснул по глазам лезвием. Мальчик стремглав ринулся вниз.

Он не решился войти во двор, прислонился к одинокому каштановому дереву у ворот. Он несколько раз оглядел двор, но сей час там никого не было. Оба дома во дворе были деревянные, низ кие. Ближайший весь почернел от копоти и дыма. У обоих домов распахнуты двери, словно одряхлевшие старик и старуха тупо сидят у очага, разинув глупые рты. Собака стояла у двери почерневшего дома и виляла хвостом, будто видела добычу, на которую хочет прыгнуть. Заметно, что она настороже и в любую минуту готова отпрянуть.

Из дверей вышла мать Качии, худая, сутулая старуха. Она, казалось, охватив всем своим кривым телом, несла обеими руками большое деревянное блюдо, на котором что-то дымилось. Собака, отступила, пропуская ее и неуверенно помахивая хвостом. Следом показался отец Качии, невысокий квадратный старик, словно грубо вытесанный из цельной глыбы — нельзя было отличить, вы делить голову от туловища. Дымя самодельной трубкой, он неотступно шел за своей «ненаглядной». В дверях появился стройный старик с тщательно закрученными усами (наверное, он их на ночь специально подвязывал), умело изображающий всем своим обликом святость. У мальчика, увидевшего его, подкосились ноги.

Старик был известен всему селу как свершающий молитвы при жертвоприношениях. Особенно прославился во время войны, ничем другим он и не занимался теперь. Только по ночам его нож покоится в ножнах, остальное время резал мясо.

Последним из дверей вышел Качия, неся в одной руке табуретку. Переступив порог, он непонятно откуда выхватив палку, запустил ею в собаку. Скуля от боли, собака убежала за дом, от куда долго неслись ее повизгивания. Шедшие впереди даже не обернулись. Они видно знают, что Качия обязательно должен ко го-то ударить.

Все остановились в центре двора. Мать Качни взяла с блюда деревянный шест с нанизанными на него дымящимися кусками мяса и протянула его старику-святоше.

Наверное, это сердце и печень. Здесь какое-то предательство.

Они сделали что-то гнусное.

Мальчик еще пытался надеяться, но на глазах закипали слезы.

Мать Качии положила блюдо на траву, достала из-за пазухи длинную свернутую свечу, растянула ее, примерила. К росту сына, стоявшего рядом съежившись, прикрепила ее к табуретке и зажгла. Стройный старик, взял Качию за плечи, повернул его лицом к востоку, над его головой воздел шест с кусками мяса и стал про износить молитвы, которые мальчик не мог расслышать. Качия, пошатываясь на кривых норах, стоял перед ним и казалось, что земля и небо с двух сторон давят на него, желая стереть, уничтожить.

Мальчик отвернулся и еще раз осмотрел двор. Вокруг двора толпились каштановые деревья с большими, кряжистыми ствола ми. Казалось, если б не ограда, они хлынули бы во двор, сравняли с землей дома, затесавшиеся между ними, и заполнили бы собой этот двор.

Мальчик стал разглядывать каждый кол в изгороди и заметил, что почти на каждом сушилась готовая ручка для плеток, сделанная из дикой лавровишни.

В сказках на частоколах, окружающих жилища нечистых, злых сил, всегда висят черепа, только на одном колу оставлено место для сказочного героя.

Вдруг он заметил повисшую на колу у самого дома окровавленную шкурку белого ягненка. Мальчик остолбенел, все в нем замерло, оборвалось, покатилось вниз. И набегавшие на глаза слезы остановились, словно перегоревшее молоко. Исчезли все звуки, будто самолет, в котором он летит, резко набрал высоту. Он стоял в немом оцепенении.

— Если нe дадите нам испробовать печени, не будет силы в вашем моленье, — издали глухо донесся до мальчика знакомый голос.

Он невольно взглянул — это был тот, смеющийся человек, которого уже сегодня встречал. Возвращаясь с моленья его участники что-то жевали, вероятно — сердце и печень. Качия поспешно заковылял к говорившему, чтобы дать ему кусок печени.

— Кто из вас выиграл? — спросил он краснощекого человека (видимо, из истребительного батальона), стоявшего на крыльце.

— Когда ты видел, чтобы кто-либо выиграл у меня? — вмешался смеющийся с набитым ртом.

— Идите сюда, чтоб все ваши напасти постигли меня, — загундосила, как и сын, мать Качии, обращаясь к важничающему краснощекому, который неторопливо спускался с крыльца.

— Надо было вам всех своих друзей взять с собой, — отец Качии глядел на смеющегося снизу вверх, словно стоял не рядом, а гораздо ниже.

— Не пришли, — ответил тот, разжевав печень и хоть немного освободив рот. — А что, нам больше достанется!

Краснощекий засунул в рот большой кусок мяса, словно боялся, что из рук выронит.

— Жените его, — смеясь, словно его корова только что отелилась, сказал смеющийся, проглотив мясо, — и не понадобится за него молиться! А то сейчас слишком много вдов, вам придется каждый месяц, а не год, приносить за него жертвы.

Смеющийся побагровел, его сотрясал сдерживаемый смех. Качия ежился, мялся, пытаясь изобразить невинного. Старик-святоша тыльной стороной ладони разглаживал свои холенные усы, всем видом говоря — бог все простит. Гурьбой вошли в почерневший дом, голоса затихли, словно дом проглотил их. Потрясенный, мальчик все стоял. Пересохло горло, слова, рвущиеся из него, застряли комом.

Может именно сейчас попал в другой, странный мир? В этом дворе, радуясь, жадно рвут зубами сердце и печень его ягненка, а кто знает, кто не делит с ними их игру, кого они не любят? Может они заглатывают весь воздух в других местах, чтобы там не мог никто жить. Может. чужой им человек задохнется, попав к ним. И поэтому боятся толпящиеся вокруг каштановые деревья заполнить их двор? Мальчик погладил ствол дерева, у которого стоял, и вздрогнул: кора была искромсана, словно изрублена тупым топором. Будто кто-то в яростной злобе изгрыз ствол. Еще раз взглянув на окровавленную шкуру ягненка, он повернулся и пошел прочь. Вдоль всей дороги стволы деревьев были изувечены, кора искромсана. Отрубить бы его негнущиеся пальцы! Но тогда он будет кусаться, грызть зубами.