Елена Кирога - У каждой улицы своя жизнь

— Пресенсия, если не возражаете, мы можем отложить наши занятия до октября.

Разумеется, если у вас появится желание возобновить их в октябре... Вам, вероятно, известно, что меня восстановили в университете на кафедре. Так что мы сможем продолжить наши занятия там.

Несколько дней меня не будет дома, а вам следует получше подготовиться к экзаменам.

Мне хотелось сказать тебе: "Я не уйду. Не гони меня". Но я не посмела. Только спросила:

— А как же машинка?

— У меня сейчас нет настроения. Я ведь... Ты слегка наклонился ко мне и произнес:

— Я ведь женат, Пресенсия. У меня есть дочь. По моим глазам ты увидел, что я об этом знала.

— Моя дочь больна, и я очень обеспокоен этим.

Ни о чем другом и думать не могу.

И я поняла: "Так вот, оказывается, в чем дело... В тот вечер он нуждался в чьем-то обществе. Он волновался из-за дочери. И чувствовал себя особенно одиноким. А мне-то почудилось, будто он испытывал такие же чувства, как я. Тогда..." Мне легче было разговаривать с тобой, когда твое смущение и твои слова проистекали из этой грусти. Мне сразу же стало спокойно, и я спросила тебя:

— Сколько лет вашей дочери?

И ты впервые заговорил со мной об Агате. С мучительной нежностью. "Мать девочки хочет увезти ее в горы".

Мать девочки, твоя жена. Видитесь ли вы? Судя по твоим словам, нет. Я узнала об этом через несколько дней после того, как подруга твоей жены поведала тебе обо всем.

— Раз так, то, если вы не возражаете, я буду приходить печатать на машинке, как раньше.

Вы можете оставлять мне готовую работу. А занятия отложим. Я прекрасно понимаю, что вам сейчас не до этого.

(Не сжигать мостов!) Ты посмотрел на меня и увидел такой, какой я выглядела: немного подросшей, улыбчивой девушкой. И я заметила, что ты успокоился. Боялся ли ты потом?

И я снова начала тебя видеть через день. Ты являлся перед самым моим уходом, но еще заставал меня. То был период моего внутреннего самоуспокоения. Занятый мыслями о жене и дочери, ты отдалился от меня. Я чуть ли не предпочитала оставаться одна в твоей комнате, но ты являлся до моего ухода, просматривал то, что я напечатала, а я спрашивала тебя:

— Как девочка?

Казалось, ты только дожидался этого вопроса, чтобы заговорить о ней. И я стала относиться к тебе, как к маленькому ребенку. Лицо твое приобретало мученическое и целомудренное выражение. Я испытывала к тебе величайшее сострадание. "У него нехорошая жена. Вся его жизнь заключена в дочери..." Что произошло между вами? Почему вы разошлись?

— Совсем необязательно, чтобы в жизни происходили какие-то страшные события.

Маленькие, ежедневные стычки способны уничтожить нас.

Позже я догадалась, что привело тебя в мои объятия. Ты еще не раз говорил с той подругой твоей жены, и я заметила, что ты стал больше внимания уделять своей внешности и даже помолодел. Я подумала: "Ему нравится эта Рейес". После свиданий с ней от тебя пахло терпкими дорогими духами. Господи, как я могла, будучи столь молодой, так лицемерить и лукавить? Я выуживала у тебя все, что мне хотелось знать. Рейес заезжала за тобой на своей машине. Однажды я выглянула в окно как раз в тот час, когда ты обычно возвращался. И увидела, как притормозила у дома роскошная маленькая машина. Ты вышел из нее и склонился в поклоне, держа шляпу в руке, пока машина не тронулась с места. Но я была женщиной и тут же догадалась о намерениях другой женщины: "Слишком уж затягивается эта болезнь". Но я ничего не сказала. Когда ты вошел, уши у тебя горели, губы были влажными, а лицо твое выглядело помолодевшим и озабоченным.

— Рейес сказала мне... Девочка ничего не знает.

Сейчас Рейес поехала навестить ее. Она ездит туда каждый день, чтобы потом рассказать мне о ней.

Я чуть было не рассмеялась. "Какая наивность!" Мне стало жаль тебя: ты был так беззащитен перед коварством и хитростью. А может быть, беспокойство за дочь не давало тебе разглядеть истинные намерения Рейес? Нет. Иначе ты не придавал бы такого значения своему внешнему виду и в твоем облике не было бы той настороженности и напряженности. "Он влюбляется в другую женщину. Прямо у меня под носом. Я для него девочка. Какая из себя Рейес?"

И вдруг, слушая, как ты доверительно рассказываешь мне о своей дочери, о своей жизни, о самом своем сокровенном, личном, я неожиданно для себя обрела чудесную уверенность: он во мне нуждается. Та женщина не создана для того, чтобы его выслушивать. Все же остальное скоротечно.)

Она не знала, откуда пришла к ней такая уверенность, такая полная убежденность. Но смогла стать великодушной, выслушивать его. Ей хотелось предостеречь Вентуру. "Не имею права.

Буду молчать". Ну и ладно. Если даже у него и была другая женщина — а она вполне допускала такую возможность, — то она существовала для него лишь в физическом смысле. Что-то Вентура оставлял неприкосновенным, доступным только ей, Пресенсии. Он не скрывал того, что ему нравилось заставать ее в своем доме. Рассказывал ей о себе. Их объединяли общие вкусы, склонности (а возможно, она была лишь отражением его вкусов и склонностей). "Большего не хочу. Большего мне не нужно".

В тот день она печатала на машинке. Время ее работы уже истекло, прошел еще час, а Вентура все не приходил. Она встревожилась. Выглянула в дверь.

— Донья Анита, Вентура ничего не велел мне передать? Я должна спросить у него кое-что по работе. Работа очень спешная. Она лгала не задумываясь.

— Если хотите, можете побыть со мной, пока его дожидаетесь...

— Нет, спасибо. Я еще поработаю.

Настал вечер. Она совсем потеряла голову. Зачем ей было дожидаться его здесь? Она уже не печатала.

(Я открыла окно и выглянула наружу, подкарауливая ваш приезд. "Эта фурия..." Не знаю, сколько времени прошло. "Еще немножко, и я уйду. ." Наконец подъехала машина. Я вернулась в комнату. Сердце мое колотилось звонко, безумно... "Он будет недоволен. Зачем я его ждала? Что я ему скажу?")

Она стояла у двери, когда он вошел. Вид у него был смущенный, глаза лихорадочно блестели. Он взглянул на нее. Возмущение или отчаяние? Выдержка изменила ему. Пресенсия невольно отступила к окну. "Что с ним произошло? Уж не выпил ли он?" Это было не лицо Вентуры. Вернее, это было его лицо: лицо мужчины, которого она никогда не видела.

— Что вы здесь делаете?

Она не смогла солгать в такую минуту.

— Зачем вы меня ждали?

Он подошел к ней и заставил взглянуть в глаза. Она не ответила. В том не было необходимости. Только прижала руки к груди, словно сдерживаясь. Он немного смягчился. Взял ее руку своей, нервной, сильной. И сказал мягким, покорным голосом:

— Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?

Девочка...

(Ты пахнешь другой женщиной. Ты желаешь другую женщину. Ты отступился от нее — подруга Эсперансы, снова вернуться к прошлому, — и идешь ко мне от нее. Ну и пусть. Ты испытываешь унижение, потому что отступаешься... Я почему-то стояла в темноте. В темноте, наполненной ночным благоуханием, струившимся в раскрытое окно... О, ты берешь лишь то, что тебе уже давно принадлежало. Не сомневайся. Не бойся.)