Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)

Он кивнул.

— Иногда приходит. Сегодня например.

Она вздрогнула.

— А может, я и в самом деле пьяница со шрамом на щеке, а ты трахаешь все, что движется, и Кевин так и не родился, и все остальные ужасы тоже с нами случились?

Он встал, подошел и обнял ее.

— Но это неправда, — твердо сказал он. — Реально вот это все. Ты, я. На этом листке записана просто история. То есть просто слова.

И он поцеловал ее, и прижал к себе, и больше они не произнесли ни слова.

Через долгих полгода проект Гордона был признан победителем, хотя в «Таймс» его назвали «агрессивно модерновым», в специальных журналах признали старомодным, а один из членов жюри сообщил в интервью «Санди телеграф», что это «единственный компромиссный проект, за который готово было проголосовать все жюри».

Они переехали в Лондон, а дом в Престоне сдали художнику с семьей, потому что Белинда ни за что не хотела его продавать. Гордон с головой ушел в работу над своим проектом. Кевину было уже шесть, а Мелани — восемь лет. Мелани в Лондоне было страшновато, зато Кевин его любил. Правда, оба они поначалу переживали из-за того, что им пришлось оставить друзей и школу. Белинда нашла работу на полставки в Кемдене, где три дня лечила в клинике домашних животных. Но ей не хватало ее коров.

Дни в Лондоне перетекли в месяцы, а месяцы — в годы, и хотя время от времени возникали проблемы с деньгами, Гордон был по-прежнему воодушевлен. Приближался день начала строительных работ.

Однажды Белинда проснулась слишком рано и долго смотрела на спящего мужа в бледно-желтом свете уличного фонаря. У него уже появились залысины, и волосы на макушке поредели. Белинда подумала, что если бы она вышла замуж за лысого, это бы мало что изменило. В принципе они счастливы. В принципе все хорошо.

И ей захотелось узнать, что сталось с теми , в конверте. Она чувствовала их присутствие, как что-то гнетущее и сухое, там, в дальнем углу спальни, где они были заперты подальше от греха. И ей внезапно стало жаль Белинду и Гордона, оказавшихся в том конверте и ненавидящих друг друга и все вокруг.

Гордон захрапел. Она нежно поцеловала его в щеку, приговаривая: «Ш-ш-ш». Он перевернулся и перестал храпеть, но не проснулся. Она прижалась к нему, а вскоре и сама заснула.

На следующий день после ланча, во время разговора с поставщиком тосканского мрамора, Гордон вдруг удивленно поднял руку к груди и сказал:

— Мне ужасно жаль…

Колени у него подогнулись, и он упал. К тому времени, когда приехала «скорая», он был уже мертв. Ему было тридцать шесть.

Вскрытие показало, что у Гордона от рождения слабое сердце, и оно могло остановиться в любой момент.

Первые три дня после его смерти Белинда ничего не чувствовала, практически ничего. Она утешала детей, разговаривала со своими и его друзьями, со своими и его родственниками, мягко и вежливо принимала соболезнования, как принимают ненужные подарки. Она слушала, как другие оплакивают Гордона, а сама никак не могла заплакать. Она все делала правильно, но не чувствовала абсолютно ничего.

Мелани, которой уже исполнилось одиннадцать, как будто смирилась с утратой, а вот Кевин забросил и книги, и компьютерные игры, не выходил из своей комнаты и только молча смотрел в окно.

На следующий день после похорон родители вернулись к себе за город, забрав с собой детей. Белинда ехать отказалась, сославшись на дела.

На четвертый день после похорон, застилая кровать, на которой спала вместе с Гордоном, она наконец заплакала, мощные рыдания сотрясали ее тело, а слезы капали прямо на покрывало, и из носа текли сопли, и она вдруг села на пол, как марионетка, у которой обрезали нити, и сидела так почти целый час, осознав, что никогда его больше не увидит.

Она вытерла лицо, отперла ящик с драгоценностями и достала из него конверт. Вытащив из конверта кремовый листок, пробежала по нему глазами. Та Белинда, напившись, разбила машину, и у нее должны были отобрать права. Они с Гордоном почти не разговаривали. Он потерял работу полтора года назад, и теперь коротал время в их доме в Солфорде. На жизнь зарабатывала одна Белинда. Мелани отбилась от рук: как-то, прибирая у дочери в комнате, Белинда обнаружила заначку из пяти— и десятифунтовых купюр. Мелани не пожелала объяснять, откуда взялись деньги у одиннадцатилетней девочки, она лишь смотрела на родителей, поджав губы, а затем удалилась в свою комнату. Ни Гордон, ни Белинда не стали дальше расспрашивать, боясь того, что могло обнаружиться. Дом в Солфорте был сырым и темным, с потолка огромными кусками отваливалась штукатурка, и они, все трое, постоянно болели.

Белинда их пожалела.

Она положила листок обратно в конверт. Ей стало интересно, каково это, ненавидеть Гордона, и чтобы он ее ненавидел. И каково жить без Кевина, никогда не видеть его рисунков с самолетами, не слышать, как ужасно он фальшивит, что-то напевая. И откуда Мелани, не ее Мелани, а, благодарение Богу, та, другая, взяла эти деньги, и с облегчением подумала, что ее Мелани, кажется, мало чем интересуется, кроме балета и книжек Энид Блайтон [4] Энид Мэри Блайтон (1897–1968) — британская писательница, работавшая в жанре детской и юношеской литературы, ее книги пользовались огромной популярностью у подростков. .

Ей так не хватало Гордона, у нее в груди словно застряло что-то острое, кол, точнее сосулька, материализованный холод одиночества и сознание того, что она никогда уже не встретит его на этом свете.

Она отнесла конверт в гостиную, где за каминной решеткой горел огонь — Гордон любил открытый огонь. Он утверждал, что когда разжигают камин, комната оживает. Белинда не любила топить углем и в тот вечер разожгла камин бездумно, по привычке и еще потому, что не разжечь его означало бы в глубине души допустить, что Гордон уже никогда не придет домой.

Какое-то время Белинда смотрела в огонь, раздумывая о том, что было в ее жизни, и о том, от чего отреклась, а еще о том, что хуже, любить человека, которого больше нет, или не любить того, который есть.

И наконец, небрежным жестом, бросила конверт на угли и все смотрела, как сворачивается, чернеет и занимается огнем бумага, смотрела, как желтые языки плясали в синем пламени. Вскоре конверт превратился в черные хлопья сажи, которые поднялись вверх, как письмо Санта Клаусу, и их уносило в трубу, а из нее — в ночь.

И тогда Белинда откинулась на спинку стула и прикрыла глаза, ожидая, покуда шрам расцветет на щеке.

Эту историю я не подарил своим друзьям на свадьбу. Хотя, конечно, это не та история, что я тогда придумал, и даже не та, что собирался написать еще несколько страниц назад. История, которую я хотел написать, была гораздо короче, она гораздо больше походила на сказку, и у нее был другой конец. (Я уж не помню, как она заканчивалась прежде. Какая-то концовка была, но по мере того, как я писал, нынешняя стала неизбежной.) Большинство рассказов в этом сборнике многое объединяет. То, к чему они ведут, вовсе не совпадает с тем, к чему я вел, когда принимался их писать. Порой я только и мог понять, что история закончилась, когда у меня заканчивались слова.