Михаил Бару - Повесть о двух головах, или Провинциальные записки

Взять, к примеру, меня. Я многодетная мать. Средств у меня ни столько, ни полстолька, ни даже четверть столька, но если бы я была богатой, то построила бы дом творчества. Нам как воздух нужна картинная галерея. У нас столько художников и поэтов…

Фабрика Балиных стоит на берегу озера Вазаль, огромная и пустая, точно брошенный и запущенный храм, из которого ушли навсегда прихожане. Привидений здесь нет – это ведь фабрика, а не средневековый замок. Говорят, что по ночам, если изо всех сил прислушаться к гулкой и пыльной тишине, можно услышать тихое согласное жужжание десятков тысяч веретен, которые когда-то… Но это, конечно, не каждую ночь. Только в полнолуние.

…Приехала к нам в седьмом или восьмом году корреспондентка из «Известий». Все она плохое вынюхивала. Разруху ей подавай. Видно заказ такой был – на разруху. С чего уж она взяла, что у нас на клумбах картошка растет, – ума не приложу. Все пытала меня – где эти клумбы. Ух, как я разозлилась! Решила я ей Южу показать. В Народный дом ее повела и в музей театра. Подходим мы к Народному дому, а возле него клумба с желтыми цветочками. Корреспондентша на нее глазом так и косит. Не вытерпела и спрашивает у меня:

– Скажите честно – это у вас не картошка растет?

Я ей говорю:

– Да вы хоть раз в жизни видели, как картошка-то цветет? У нее цветы белые! У синеглазки – синие. Далась вам эта картошка!

Она помолчала полминутки и снова домогается:

– Так может это желтоглазка?

Удивительное дело – человек никогда в жизни не видел растущей картошки, а в голове такие заросли картофельной ботвы [8]…

В Юже нет ни одной улицы, названной в честь Валиных, ни одного переулка. Ни гимназия, ими построенная, ни больница, ни богадельня, в которой теперь детская музыкальная школа, ни Народный дом, переименованный в Дом культуры, не носят имени ни Асигкрита Яковлевича, ни его сыновей. Только на холме, сразу за детским садом «Радуга», в котором когда-то жила семья Валиных, стоит сосновая роща, которую южане называют Балинским лесом. Сосны там огромные – корабельные. Нашить бы к ним парусов и… «Куда ж нам плыть?»

Вечером шел мелкий, как крупа, злой снег. Большая среднеазиатская овчарка Зайка сидела в конуре на охапке сена и смотрела на окна дома, где горели разноцветные огоньки новогодних гирлянд. Зайкой ее звали потому, что по паспорту она была Грета, но заходивший к Аникиным почти каждый день занять пятьдесят или сколько получится рублей сосед Толик звал ее Зойкой, в честь своей тещи. «Не в честь, а в вычесть», – как он не уставал поправлять. Когда Светка, жена Аникина, воспитывала за разные провинности Грету веником, которого собака изо всех сил старалась бояться, то ругала ее Зойкой, а когда чесала за ухом, то Зайкой. Оказалось, что это очень удобно – менять всего одну букву вместо того, чтобы менять выражение целого лица или настроение. Поскольку Светка была женщиной доброй и чаще чесала собаку за ухом, чем лупила веником, то Грета незаметно для себя и окружающих превратилась в Зайку. Больше всего этому превращению был рад сосед

Толик. И волки были не в курсе, что над ними смеются, и овцы хохотали до упаду.

Зайка сидела и думала о том, что год заканчивается хорошо. Будку ей летом построили новую. Такую большую, что в ней поначалу с удовольствием играли хозяйские дети, и Зайка даже начала сомневаться, кто в этом доме хозяин. Куриных костей вот принесли с кухни и большую миску остатков винегрета, из которого Зайка аккуратно съела все, кроме зеленого горошка.

К утру потеплело, и снежинки стали большими, добрыми и слезливыми. Когда Аникин проснулся, синицы во дворе успели не только позавтракать, но и пообедать салом, привязанным бечевкой к ветке яблони. Зайка сидела метрах в десяти от своей пустой миски, прикидывалась веткой яблони или старой канистрой из-под керосина и терпеливо ждала, когда какая-нибудь сорока или ворона соблазнится десятком горошин из съеденного винегрета. Тут-то она как выскочит, как выпрыгнет и, как всегда, не поймает.

Увидев Аникина во дворе, с рюкзаком за спиной и фотоаппаратом на боку, Зайка побежала в сени, к крючку, на котором висел ее длинный прогулочный поводок, и стала стягивать его зубами. Аникину не очень хотелось брать собаку с собой, но чувствовать себя последней скотиной, лишившей Зайку прогулки, ему хотелось еще меньше. Он шел далеко, в соседнее село Березовка. От его Мостков до Березовки было километров пять, если перейти по поваленной осине через неширокую, не шире банного полотенца, речку Синичку и идти не по проселку, а напрямую по холмам, держа курс на белую колокольню Березовской церкви.

В Березовку Аникин ходил регулярно – почти каждый раз, когда удавалось приехать к родителям в деревню. И не было случая, чтобы он до нее дошел. Аникину нравился сам процесс асимптотического, как он сам выражался, приближения к Березовской церкви. Белая мачта церковной колокольни то выплывала из-за одного холма, то ныряла за другой, и Аникину представлялось, что на самом верхнем ярусе этой колокольни стоит, крепко уперев ноги в качающуюся палубу, кряжистый сельский батюшка с седой, развевающейся по ветру бородой и безотрывно смотрит в блестящую латунную подзорную трубу.

Аникин наступал на Березовку основательно – под каждой березой или осиной он устраивал привал, пил кофе, ел бутерброды с сыром и ветчиной, собирал грибы, когда был сезон грибов, или фотографировал до полного изнеможения батареек в фотоаппарате. Фотографии потом складывал в аккуратные папочки на своем ноутбуке. Все это планировалось тщательно просмотреть, убрать лишнее, подкорректировать в «Фотошопе», систематизировать и даже устроить выставку… внутри ноутбука. Впрочем, выставка была делом отдаленного будущего, которое Аникин торопить не собирался.

Вдоль деревенской улицы дул пронзительный ветер, и Зайка пожалела было, что увязалась с Аникиным, и даже открыла пасть, чтобы… но тут послышался визгливый, состоящий из мелких острых осколков, лай собаки Прохоровых – кривоногой дворняги Мани. Дом Прохоровых стоял на самом краю деревни. Точнее сказать, полдома. Другие полдома занимали дачники из Москвы, приезжавшие на лето. Общими у Прохоровых и дачников были крыша, скважина и погружной насос «Ручеек», который качал воду в дом. Считалось, что Прохоровы присматривают за пустующей половинкой дома. До тех пор, пока они не вытащили насос и мгновенно его не пропили. Вместе со шлангом, через который шла вода. Прохоровы это сделали в первую же зиму, как дачники уехали к себе в Москву, так что считалось недолго.

Прохоровых в четырехкомнатной половинке дома обитало восемь человек. Сама Нинка, вечно поддатая, красномордая баба, ее муж, двое ее детей, два зятя и двое внуков. Как-то раз по утру, дачница Лариса, предварительно отказав в сторублевом кредите, спросила у Нинки: