Пер Энквист - Визит лейб-медика

Первоначально планировалось, что свита будет больше, но постепенно она стала сокращаться; одним из тех, кого отослали, был курьер по имени Андреас Йорт. Его отправили обратно в столицу, откуда он был сослан на остров Борнхольм, поскольку однажды вечером, «по болтливости и пьянству», во всеуслышание разгласил, что король поручил ему во время поездки искать Катрин Сапожок.

В Альтоне к ним присоединился Струэнсе.

Их встреча была очень странной.

Король остановился в резиденции бургомистра; когда он вечером послал за курьером по имени Андреас Йорт, ему сообщили, что того отозвали. Никакого объяснения дано не было. Поступок курьера совершенно необъясним, — сказали ему, — но, возможно, он вызван болезнью кого-нибудь из членов его семьи.

Тогда у Кристиана случился приступ его странных конвульсий, и он с яростью начал крушить комнату, швырять стулья и бить окна, а на прекрасных шелковых обоях он вынутым из камина угольком написал имя Гульберга, намеренно сделав в нем ошибки. Во время этого бесчинства король до крови поранил руку, и Струэнсе пришлось, в качестве первого задания в этой поездке, перевязывать монарха.

Иными словами, был призван новый лейб-медик.

Его первое воспоминание о Кристиане: совсем маленький мальчик сидел на стуле, из его руки текла кровь, а он ничего не видящим взглядом смотрел прямо перед собой.

После длительного молчания Струэнсе вежливо спросил:

— Ваше Величество, Вы можете объяснить этот внезапный… гнев? Вы не обязаны, но…

— Да, я не обязан.

Через некоторое время он добавил:

— Меня обманули. Ее нигде нет. А если она где-то и есть, то наш путь туда не ведет. А если ведет, то ее увозят. Возможно, она умерла. Это моя вина. Меня должны наказать.

Струэнсе пишет, что тогда он ничего не понял (впоследствии ему все стало ясно), и что он просто молча продолжал перевязывать королю руку.

— Вы родились в Альтоне? — спросил затем Кристиан.

Струэнсе сказал:

— В Галле. Но я очень быстро переехал в Альтону.

— Говорят, — Кристиан, — что в Альтоне живут одни просветители и вольнодумцы, стремящиеся разрушить общество.

Струэнсе лишь спокойно кивнул.

— Уничтожить!!! Существующее общество!!!

— Да, Ваше Величество, — подтвердил Струэнсе. — Так говорят. Европейский центр просвещения, — говорят другие.

— А что говорите вы, доктор Струэнсе?

Повязка была наложена. Струэнсе стоял на коленях перед Кристианом.

— Я — просветитель, — сказал он, — но, прежде всего, врач. Если Ваше Величество пожелает, я могу незамедлительно оставить службу и вернуться к своему простому врачебному призванию.

Кристиан с пробудившимся интересом посмотрел на Струэнсе, отнюдь не рассердившись или разволновавшись из-за его почти провокационной откровенности.

— А вам, доктор Струэнсе, никогда не хотелось очистить храм от развратников? — совсем тихо спросил он.

Ответа на это не последовало. Но король продолжал:

— Изгнать торгашей из храма? Сокрушить? Чтобы все могло восстать из пепла, как… птица Феникс?

— Ваше Величество хорошо знает Библию, — уклончиво сказал Струэнсе.

— Вы не думаете, что невозможно добиться успеха! УСПЕХА! если не сделаться твердым и… сокрушить… все, чтобы храм…

Он вдруг заходил по комнате, где повсюду валялись обломки стульев и осколки стекла. Он производил на Струэнсе прямо-таки завораживающее впечатление, поскольку его мальчишеская фигура была столь хрупкой и маленькой, что едва ли можно было представить, что он сумел произвести такой разгром.

Потом он подошел совсем вплотную к Струэнсе и прошептал:

— Я получил письмо. От господина Вольтера. Почтенного философа. Которому я дал денег для судебного процесса. И он прославляет меня в письме. Как… как…

Струэнсе ждал. Затем это прозвучало, тихо, словно первое, таинственное сообщение, которому предстояло соединить их. Да, задним числом Струэнсе вспоминает это мгновение и описывает его в своих тюремных записках, мгновение абсолютной близости, когда этот безумный юноша, этот король Милостью Божьей, доверил ему тайну, совершенно невероятную и драгоценную, которой предстояло навсегда объединить их.

— …он прославляет меня… как просветителя.

В комнате стояла полная тишина. И король продолжал, все тем же шепотом:

— У меня в Париже назначена встреча с господином Вольтером. Которого я знаю. По своей переписке. Я смогу взять вас с собой?

Струэнсе, с едва заметной улыбкой:

— Буду очень рад, Ваше Величество.

— Я могу на вас положиться?

И Струэнсе просто и спокойно сказал:

— Да, Ваше Величество. Больше, чем Вы думаете.

Ехать им предстояло далеко.

Поездка должна была занять восемь месяцев, этим пятидесяти пяти людям предстояло, на лошадях и в каретах, проехать более четырех тысяч километров по ужасным дорогам, ехать и летом, и осенью, и, наконец, зимой; кареты никак не обогревались, и их стенки оказались тонкими, да и цели поездки не понимал никто: лишь что ее следовало предпринять, и поэтому народ и крестьяне — это были две разные категории — должны были стоять вдоль пути их следования, разинув рты, ликуя или же в безмолвной ненависти.

Поездке предстояло длиться и длиться; какая-то цель у нее все же была.

А целью было под проливным дождем везти вперед этого маленького самодержавного правителя, этого, все более апатичного, маленького короля, который ненавидел свою роль и прятался в карете, сдерживая конвульсии и мечтая совсем о другом, а о чем, никто не понимал. Его везли с этим огромным кортежем через Европу, в погоне за чем-то, что когда-то, возможно, было тайной мечтой вновь обрести Владычицу Вселенной, ту, что должна была связать все воедино, было его сокровенной мечтой, которая теперь поблекла, стерлась и лишь болезненно ныла, как ярость, которую ему не удавалось выразить словами.

Под этим европейским дождем они, словно вереница гусениц, двигались вперед, без какой-либо определенной цели. Их путь лежал из Копенгагена в Коллинг, Готторп, Альтону, Селле, Ханау, Франкфурт, Дармштадт, Страсбург, Нанси, Мец, Верден, Париж, Камбре, Лилль, Кале, Дувр, Лондон, Оксфорд, Ньюмаркет, Йорк, Лидс, Манчестер, Дерби, Роттердам, Амстердам, Антверпен, Гент, Неймеген — нет, потом у них уже все перепуталось, разве Неймеген был не раньше Мангейма, а Амстердам — до Меца?

Да, так все и было.

Но в чем заключался смысл этого фантастического шествия под проливным европейским дождем?

Да, совершенно верно: Амстердам шел после Неймегена. Это было в начале поездки. Струэнсе помнил это совершенно точно. Это было в начале той непостижимой поездки и еще до Амстердама. На подъезде к Амстердаму король в карете крайне доверительно рассказал Струэнсе, что «он предполагает вырваться из плена своего королевского величия, этики и морали. Он собирался реализовать мысль о побеге, которую когда-то обсуждал со своим гувернером Ревердилем».