Пер Энквист - Визит лейб-медика

Потом она открыла для себя свое тело.

После рождения ребенка у нее вошло в привычку, когда придворные дамы вечером уходили, снимать ночной туалет и лежать под ледяными простынями в бесстыдной наготе. При этом она ощупывала свое тело; не из плотских побуждений, нет, это не было развратом, думала она, это делалось для того, чтобы потихоньку распознавать и изучать тело, которое в тот момент лежало свободным от придворных платьев и пудры.

Только ее кожа.

Ее тело начинало ей нравится. Она все больше ощущала его как свое. После того, как ребенок родился, и грудь уменьшилась до своего настоящего размера, ее тело стало ей нравиться. Ей нравилась ее кожа. Ей нравились живот и бедра, и она могла часами лежать и думать: это действительно мое тело.

К нему приятно прикасаться.

За время путешествия короля по Европе она пополнела, и при этом ей стало казаться, что она врастает в свое тело. Она уже чувствовала, что на нее смотрят не только как на королеву, но и как на нечто иное. Ведь наивной она не была. Она знала, что в сочетании ее нагого, под всей этой амуницией, тела с ее титулом, существовало нечто, создававшее вокруг нее некое невидимое поле излучения, состоявшее из половой принадлежности, вожделения и смерти.

Королева ведь была запретной, и при том была женщиной. Поэтому она инстинктивно чувствовала, что мужчины смотрят прямо сквозь ее одежды и видят то тело, которое ей теперь нравилось. Она была уверена, что они мечтают вонзиться в нее, и что привлекает их в этом смерть.

Там находилось запретное. Оно сияло прямо сквозь броню. Она была самой, что ни на есть, запретной и знала, что они просто не могут устоять перед окружавшей ее сексуальной зоной.

Это — самое что ни на есть запретное, это — обнаженная женщина, и это — королева, а следовательно, и смерть. Человек, возжелавший королеву, соприкасался со смертью. Она была запретной и желанной, а прикоснувшийся к самому запретному должен был умереть. Это их распаляло, ей это было известно. Она видела это по их взглядам. И когда она это осознала, все остальные словно бы тоже стали вовлекаться все сильнее в некое безмолвное, интенсивное поле излучения.

Она много об этом думала. Это преисполняло ее каким-то своеобразным восторгом; она была Священным Граалем, и завоевание этого священного грааля должно было принести им величайшее наслаждение и — смерть.

Она это видела. Ее пол все время присутствовал в их сознании. У них он вызывал какой-то зуд. Для них это было мукой. Она представляла себе, как они все время думают о ней, предаваясь блуду со своими любовницами и шлюхами, как они, прикрывая глаза, представляют себе, что вонзаются не в шлюху или жену, а в строжайше запретное тело королевы; и это преисполняло ее сильнейшим чувством власти.

Она пребывала в их телах как сознание того, что это тело — смерть. И Грааль.

Она была, словно зуд в половом члене двора. И они не могли до нее добраться. Ее половая принадлежность, смерть и зуд. И они не могли освободиться от этой одержимости, как бы они ни пытались обрести свободу в блуде, как бы ни пытались освобождаться от зуда со своими женщинами. Одна лишь она была недостижимой, и только она соединяла в себе блуд и смерть.

Это была своего рода власть.

Но иногда она думала: я люблю свое тело. И знаю, что я — словно зуд в половом члене двора. Но разве не могу я тоже воспользоваться своим телом свободно и ощутить смерть в близости со своей собственной плотью, и сама получить от своего тела наслаждение. И иногда, по ночам, лежа обнаженной, она ласкала себя, и наслаждение горячей волной прокатывалось по телу, которое ей теперь все больше нравилось.

И, к своему удивлению, она не чувствовала никакого стыда, только что она — живой человек.

А Кристиан, ее худенький супруг, который с ней не разговаривает, кто же он тогда такой? Неужели он не чувствует этого зуда?

Он оставался ко всему этому безучастным. И она пыталась понять, кто же он такой.

В апреле королева присутствовала в Придворном театре на представлении по пьесе Вольтера «Заира».

Господин Вольтер прислал эту пьесу королю с персональным приветствием, и король пожелал сам выступить в одной из ролей. И он выучил свою роль.

В сопроводительном письме господин Вольтер намекал, что в пьесе существовало тайное послание, ключ к деяниям, которые высокочтимому королю Дании, свету Скандинавии и спасителю угнетенных предстояло совершить в самое ближайшее время.

Многократно прочитав пьесу, король объявил, что желает сыграть роль Султана.

Он был отнюдь не плохим актером.

Он произносил свои реплики медленно, со странными ударениями, которые придавали стихам неожиданную остроту. Его поразительные паузы создавали определенное напряжение, будто бы он внезапно улавливал некий смысл и останавливался, словно сдерживая шаг. И Каролина Матильда, видя его на сцене, сама того не желая, испытывала к своему супругу странное влечение.

На театральной сцене он был другим. Эти реплики казались более естественными, чем его собственная речь. Он словно бы впервые показывал себя.

С одной стороны, он выглядел в своем костюме комично. Это восточное одеяние! Этот тюрбан! И эта изогнутая сабля, казавшаяся слишком большой для его маленького и худощавого туловища! Но, тем не менее: он произносил свои монологи со странной убежденностью, как будто он сейчас, на этой сцене, перед всем двором создавал собственные реплики. Они рождались именно в это мгновение. Да, было такое впечатление, что этот безумный маленький мальчик, который прожил всю свою жизнь, произнося готовые реплики на подмостках двора, сейчас впервые заговорил не по сценарию. Только сейчас заговорил от себя.

Он словно бы создавал свои реплики именно в это мгновение, на театральной сцене.

Он играл свою роль сдержанно, но со страстью, и казалось, что остальные актеры просто-напросто парализованы его выступлением; они иногда напрочь забывали реплики и лишь застывали в своих позах, неотрывно глядя на короля. Откуда взялись эта подвластная Его Величеству ярость и эта убежденность, которые не были театром?