Альберт Эспиноса - Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я

Я безгранично уважал свой дар.

Лифт остановился на третьем этаже. Начальник охраны курил в конце коридора. Я почти его не знал, это был молодой парень лет тридцати, его родители были бразильцами, но он почему-то считал себя французом. По-моему, я слышал, как он однажды говорил, что французами были его дед и бабка по отцовской линии.

Я направился к нему, поглядывая на часы. Если я хотел успеть на площадь Санта-Ана до того, как коммивояжер погибнет в автокатастрофе, следовало поторопиться.

Начальник охраны посмотрел на меня. Мне оставалось до него шагов тридцать. Он молчал. Не заговорил со мной издалека и даже не поздоровался. Просто ждал, как будто он меня не видел. Сразу было видно, что он за человек. Он три раза опускал глаза, глядел в окно и курил.

Я подошел к нему вплотную.

— Привет, не знаю, помнишь ли ты меня, я…

— Я тебя знаю. Ты тот, у которого дар, — прибавил он, цинично улыбнувшись.

Его улыбка мне очень не понравилась. Я улыбнулся в ответ и сухо произнес:

— Верно. Это я.

— Но сегодня он тебе не слишком пригодился. К тому же, говорят, ты в штаны наложил от страха.

Он вызывающе на меня смотрел. Я ему не нравился. Было видно, что он мне не доверял.

— Твоя мать знаменитая балерина, верно? — прибавил он и снова улыбнулся.

Я понял, что он изучает меня, и задал этот вопрос, чтобы показать свою власть. Его характер и развязность помогли мне быстрее получить то, за чем я пришел, хотя и не сделали мою задачу более этичной.

— Да, она была балериной, — ответил я. — Вчера она умерла.

Он сглотнул. Его попытка раскусить меня провалилась. Вероятно, он пробормотал «мне очень жаль», хотя мне почти ничего не удалось расслышать. Не думаю, что он когда-нибудь произносил эти три слова в полный голос.

Моя мать всегда учила меня не доверять тем, кто не говорит «мне очень жаль» или «простите». По ее мнению, эти слова следовало произносить как можно чаще без всякого страха и стыда.

Зазвонил телефон. Начальник охраны посмотрел на высветившийся номер.

— Эти журналюги вконец затрахали, — сказал он.

— Что-что? — переспросил я.

Он с яростью посмотрел на меня.

— Не думай, что этот пришелец всего лишь дружелюбный мальчуган, — сказал он. — Я его допрашивал и знаю без всякого дара, что он совсем не тот, за кого себя выдает.

— С чего ты взял? — возмутился я.

— А вот с чего: никто не в силах выдержать такую боль.

Он вытащил другую сигарету и зажег ее от первой, почти догоревшей дотла. Внезапно я вспомнил, что видел эту марку сигарет на фотографиях, снятых во время допроса. И понял, что все запечатленные на них зверства были делом рук стоявшего передо мной человека, примером его умения получать информацию.

Хотя я еще не включил свой дар, то, что я видел, вызвало у меня отвращение.

— Кому какое дело, с какой он планеты? — возмутился я. — Разве он не имеет права скрывать свое происхождение?

Он изумленно на меня посмотрел. Мои слова явно ему не понравились. Я почувствовал, что ему захотелось допросить меня, узнать, что мне известно на самом деле и о чем я говорил с пришельцем, когда все камеры и микрофоны были выключены. Но он лишь сделал пару затяжек и сказал:

— Нет, не имеет.

Я никогда не думал, что жизнь бывает так похожа на кино. Появляется пришелец, а мы хотим от него лишь одного: чтобы он признался, кто он такой и каковы его намерения.

Хотя ничего удивительного в этом нет. Если мы так жестоко обращаемся с нелегалами, приехавшими в нашу страну, что говорить о нелегале с другой планеты.

— Тебе что-то надо? — спросил он, намереваясь закончить разговор.

— Нет, я искал шефа, но вижу, что его здесь нет, — солгал я.

— Да, его здесь нет. А ты проваливай отсюда со своим поганым даром.

Прежде чем уйти, я активировал свой дар. Я впервые заглянул ему в глаза, и мне невольно открылись его главные чувства.

Его переполняла злоба. Самым страшным его воспоминанием было хладнокровное убийство заключенного в сырой подвальной камере. Я не мог различить лица жертвы, не мог понять, когда и где произошло убийство. Было унижение, много крови и криков. Но я не знал, сможет ли шеф использовать это преступление против него. Возможно, оно даже было законным.

На другом полюсе я заметил страстное увлечение стрельбой. Но это чувство ничем не напоминало счастье, которое испытывал мой шеф, когда брал в руки лук. Этот тип из охраны обожал стрелять в животных, особенно сзади. В эти моменты он испытывал безграничное счастье. Странное представление о счастье.

На позитивной шкале выделялась его страсть к двум женщинам. Он безумно их любил, пока обе в разное время не бросили его.

Неожиданно на пятом месте я обнаружил воспоминание, в котором нуждался шеф. Нечто такое, что ему приходилось скрывать. И как всегда, это воспоминание не было ни лучшим, ни худшим. Крайности ничего не определяют, главное всегда находится посередине, где-то на пятом-шестом месте.

Я ушел. Прежде чем я повернулся к нему спиной, оставив его наедине с его сигаретами, прошло всего несколько секунд. Но за эти секунды передо мной промчалась вся его жизнь.

Я сел в лифт. Спустился в гараж и посмотрел на часы. Заказывать такси было поздно, и я попросил своего друга-перуанца подбросить меня к Испанскому театру. Он охотно согласился.

Как только я сел в машину, зазвучали «Кренберрис». Зубы перуанца сверкнули, и я подумал, что в этом здании произошло много разных вещей и что я ухожу отсюда не таким, каким сюда вошел.

Удивительно, но жизнь может совершить крутой поворот, когда ты этого совсем не ждешь. Моя мать говорила, что иногда жизнь человека в корне менялась всего лишь после просмотра спектакля.

— Это инопланетянин? — спросил перуанец, как только мы выехали за пределы комплекса.

— Да, — ответил я.

Я впервые подтвердил этот факт, и, по правде говоря, был в этом совершенно уверен. К тому же я обратил внимание на то, что впервые следую совету человека с другой планеты.

Моя мать часто говорила мне, что в любви и сексе любой совет может оказаться полезным, хотя в ее устах это звучало по-другому.

— Любовь и секс настолько необыкновенные вещи, что ключ к ним имеют только необыкновенные люди.

На обратном пути к Санта-Ане я волновался больше, чем по дороге к комплексу. Я то и дело поглядывал на часы, боясь опоздать.

Я в общих чертах объяснил перуанцу, зачем я еду на площадь, когда я там должен оказаться и уговаривал ехать побыстрее. Но он отвечал, что превышение скорости может привести к серьезной катастрофе. Я ездил с ним только в пределах комплекса со скоростью тридцать километров в час.

Меня удивила его сознательность, но я отнесся к ней с уважением.