Манфред Грегор - Мост

В ту ночь Карл Хорбер не сомкнул глаз. Ему хотелось плакать, и он удивлялся тому, что слез не было. На следующее утро он заделал отверстие. А когда днем вернулся из школы, его ожидала повестка.

И он решил, что это к лучшему. Прощаясь с отцом, он не мог глядеть ему в глаза. И когда отец сказал, чтобы он попрощался с Барбарой, Карл только молча покачал головой.

— Не беспокойся, сынок, — похлопал его по плечу отец, — мы позаботимся, чтобы здесь все было в порядке.

— Ясно, вы позаботитесь, — пробурчал Карл, взял свой рюкзак и портфель, набитый съестным, приготовленным Барбарой, и ушел из родного дома.

Среди товарищей он сразу почувствовал себя лучше. В тот же вечер Хорбер снова хохотал и дурачился, лишь изредка вспоминая о доме. Он быстро примирился с тем, что и в казарме ему придется играть привычную роль штатного остряка и балагура, паясничать и хвастать, забавляя остальных.

Только на мосту, увидев убитого Зиги Бернгарда, он потерял способность шутить.

Он лежал за пулеметом и строчил изо всех сил. Увидев, что какой-то американский солдат вдруг побежал к углу дома, он машинально повернул ствол и стал садить по нему, пока тот не свалился. Разве мог он знать о тех невидимых нитях, которые протянулись от Шольтена и Мутца к этому человеку? Черт его знает, о чем он думал, лежа за пулеметом! Может быть, он думал о своем отце, о маленьком Зиги Бернгарде, о Барбаре — и стрелял. Он не услышал, как Шольтен орал на него. Не успел услышать. Выпустив по бегущему американцу еще одну очередь, он почувствовал резкий толчок в лоб, и череп его словно раскололся на две части; перед глазами поплыли огненные круги. Потом все окуталось тьмой. Пуля попала в лоб чуть-чуть ниже каски.

Случай с американцем доконал Шольтена. Он слышал, как Мутц, лежа, рядом с ним, вдруг заплакал, и почувствовал, что разрыдается сам, если не наступит хоть какой-нибудь перелом.

Взглянув на другую сторону моста, он увидел, что Хагер изо всех сил трясет Хорбера за плечи, и содрогнулся от ужаса. Хорбер перекатился на спину, его правая рука соскользнула с ремня и вяло шлепнулась в мутную лужицу на каменных плитах тротуара.

Там она и лежала теперь, желтая и безжизненная. «Это сон, — твердил Шольтен сам себе, — ведь не может же все это происходить наяву! Ведь не может быть, чтобы Хорбера убили! Дружище Хорбер, ведь это неправда? Ведь еще вчера вечером ты был такой веселый! Ведь еще сегодня ты сидел тут, с нами…»

И еще Шольтен подумал: «Как меня проняло несколько часов назад, когда ты заплакал! Впервые я видел тебя плачущим, а теперь ты мертв!»

Он толкнул Мутца в бок.

— Его убили, Альберт, — сказал он и показал глазами на Хорбера. Мутц обернулся, потом опять уронил голову на руки и зарыдал еще безутешнее. «Бедняга Мутц, — подумал Шольтен, — все это и тебе не под силу!»

И жалость к этому крепкому парню, который лежал рядом с ним и рыдал, как маленький, вдохнула в него новые силы. А на той стороне моста Хагер все еще пытался поднять Хорбера. Он видел рану на лбу товарища, но до него как-то не доходило, что означала эта страшная зияющая дыра на переносице. С тупым упорством он все старался усадить недвижимого Хорбера, тряс его за плечи. И Шольтен, не сводивший с него глаз, подумал: «Надо перебежать к Хагеру, а то еще и его подстрелят. Сидит за парапетом, почти не пригибаясь; подними он голову на десять сантиметров выше — и все будет кончено».

Он посмотрел в проем, служивший ему бойницей, на фасады домов напротив. Шесть-семь открытых окон — черные, разверстые пасти. Если американцы там — значит, у них выгодные позиции. Куда уж лучше! Сами все видят, а их не видно.

Шольтен знал: только оттуда и могла грозить опасность. Подъезды и ворота были все на виду. Он взглянул на крыши, ближайших домов. Но и на них было пусто.

Тут Шольтен забеспокоился. Он почуял что-то неладное и вдруг понял, что его встревожило.

Тишина.

Не только они прекратили огонь, американцы тоже притихли.

«Не верится как-то, — подумал Шольтен, — неужели они и впрямь отошли?»

— Мутц, — сказал он. — Эй, Мутц, послушай, ты ничего не замечаешь?

Мутц поднял голову, все еще всхлипывая. Прислушался, потом обернулся к Шольтену. Робкая улыбка промелькнула на его забрызганном грязью, посеревшем лице.

— Они ушли, Эрнст, их нет!

Шольтен и Мутц оживились, но все еще боялись поверить обманчивой тишине. Шольтен решил действовать наверняка.

— Послушай, Альберт, — сказал он, — возьми-ка мой автомат. И когда я побегу, не смотри мне вслед. Следи только за открытыми окнами напротив. Заранее возьми их на мушку. И как только что-нибудь заметишь, жми на всю железку!

Он схватил автомат и сунул его Альберту. Но тот затряс головой:

— Не сердись, Эрнст, но я больше не могу. Да и не хочу. После всего, что произошло… — И он кивнул в сторону американского солдата, распростертого у подъезда.

— Ладно, Мутц, — сказал Шольтен, помолчав. — Я побегу и так. Авось пронесет!

Увидев, что Шольтен не шутит, Мутц покорно взял автомат, высунул ствол и направил его на открытые окна, потом прижал приклад к плечу и положил палец на спуск.

— Держи крепче, Мутц, — прошептал Шольтен, — а то он у тебя торчком станет!

Это прозвучало цинично.

Шольтен подполз к краю завала. Потом вскочил и стремглав помчался на ту сторону, к Хагеру.

Мутц увидел вспышки выстрелов в двух окнах, в ту же секунду до него донесся ненавистный ноющий звук, и он едва удержался от соблазна обернуться и взглянуть на Шольтена. «Господи боже, — взмолился Мутц, — пусть хоть его не убьют! Только не его, не его… Лучше меня!»

Он еще успел удивиться, что всерьез готов умереть вместо Эрнста, и, не прекращая молитвы, нажал на спуск. Он не сумел бы объяснить, откуда взялась у него эта уверенность. Но был уверен, что попал.

По крайней мере в того, который стрелял из левого окна. Настолько уверен, что поднялся во весь рост, оперся локтем о камни завала и, стоя, выпустил очередь по второму окну. Но там тотчас же мелькнула огненная вспышка, послышался свист, и в тот же миг Альберт почувствовал, как руку его обожгло.

А Шольтен с той стороны заорал не своим голосом:

— Ляжешь ты или нет, идиот безмозглый?!

«Слава богу, — вздохнул Мутц, — орет — значит, жив. С ним ничего не случилось!» Он плюхнулся на землю, услышал, как вторая пуля просвистела над ним, и опять подумал: «Он жив, с ним ничего не случилось!»

И лишь после этого посмотрел на Шольтена. Он увидел, что тот стоит на коленях у парапета и, яростно жестикулируя, втолковывает что-то Хагеру. А Хагер безучастно сидит перед ним и, как пьяный, раскачивается из стороны в сторону. Потом Мутц увидел, что Шольтен принялся хлестать Хагера по лицу. Справа, слева, наотмашь. Мутц не понимал, в чем дело. Через некоторое время Хагер, видимо, пришел в себя. Он заслонил лицо рукой, как бы говоря: «Ну, хватит!»