Давид Фогель - Брачные узы

Доктор Астель приветствовал его с наигранной веселостью.

— Эй, Гордвайль, вы пошли по дурной дорожке! С каких это пор кавалер заставляет барышню ждать?!

Гордвайль ничего не ответил. Он повернулся к Тее и сказал примирительно:

— Я не виноват, что опоздал. Меня задержали.

При этих словах на лице Перчика мелькнула и исчезла кривая усмешка, которую Гордвайль почему-то отнес на свой счет.

— Ты не сильно опоздал, Рудольфус, — сказала Tea. — Иначе я бы и вправду была вне себя. Садись же! Чего стоять!

Гордвайль сел рядом с ней, пододвинув стул от соседнего столика.

— А, Перчик, привет! — деланно удивился Гордвайль, словно только сейчас заметил его. — Что нового в «Авангарде»? Доллары все еще шлют?

— При чем тут доллары? — встрепенулся тот, проводя большим и указательным пальцами по углам рта, что было у него признаком раздражения. — А ты, видно, настроен сегодня по-боевому…

— Я настроен по-боевому? Вовсе нет. Напротив!..

— Перчику платят уже не в долларах, а в негритянских фунтах… — вмешался доктор Астель.

Перчик недовольно скривился, не сказав ни слова.

Гордвайль сделал глоток обжигающего кофе, поданного ему официантом, в то время как доктор Астель снова ухватил нить прервавшегося было разговора, темой которого было место случайных событий в жизни. Доктор Астель был адвокатом, и ораторское искусство было его стезей. Он любил слушать самого себя и никогда не упускал представлявшейся ему возможности поговорить, особенно находясь в компании «вхожих в светское общество» женщин.

— Только ограниченность восприятия служит тому причиной, сударыня, — разглагольствовал доктор Астель с выражением собственной значительности и с уверенностью специалиста. — Мы способны воспринимать только внешние проявления вещей, доступные нашим чувствам, да и они постигаются нами лишь разрозненно и неполно, в отдельных своих элементах, в то время как внутренние связи, связующая нить, остаются за пределами нашего понимания. А из этого следует, что явление, которое мы именуем случаем, также описывается отношениями причины и следствия и однозначно обусловлено действительностью. К примеру, зачастую мы видим, что случай А произойдет с человеком Б, а случай В — с человеком Г. Можем ли мы изменить последовательность: А и В, Б и Г? Ни в коем случае! Во всем есть определенная тенденция и железная неизбежность. Точно так же, как одно химическое вещество вступает в реакцию с другим и никогда с третьим. И не имеет значения тот факт, что для реакции два эти вещества должны соприкоснуться в пространстве; с нашей точки зрения, и в этом факте нет ничего случайного, кажущаяся случайность не заключена в самой природе явления, но есть следствие ущербности нашего восприятия.

Tea спросила с улыбкой:

— Вы полагаете, что даже в том, например, что вот мы двое познакомились, есть внутренняя необходимость?

— Безусловно. Я уверен в этом.

В сознании обоих мгновенно промелькнула некая выходящая за рамки обычного возможность, лишенная формы и образа, и так же быстро угасла, прежде чем они сумели разобраться в ней.

— Все это вещи, истинность которых не поддается проверке, — только и сказала баронесса. — Их можно истолковать и так, и эдак.

И обратилась к Гордвайлю:

— А ты, Руди, ничего не скажешь?

Нет, у него немного болит голова, вывернулся Гордвайль, чтобы избежать участия в разговоре, которое в этот момент было выше его сил. Настроение его неожиданно и беспричинно испортилось. Ему страстно захотелось оказаться наедине с Теей, в другом месте, и чтобы никто не мешал, но Тее самой, как видно, нравилось здесь, и уходить она не собиралась. Гордвайль откинулся назад, устремив взгляд на темно-красную, цвета вина, мохнатую занавеску, до половины закрывавшую окно снизу; он сидел и курил, забавляясь попытками разглядеть через щель между портьерами профиль случайного прохожего, попадавшего в полосу света, которая выбивалась из кафе и на другой стороне улицы взбиралась вверх по стене, на которой вырисовывались тени сидевших внутри посетителей. Невесть почему он вдруг вспомнил злой взгляд старухи на фотографии в доме Гейдельбергера и ощутил некое стеснение и подавленность. Да, вся эта история была довольно странной, почему, спрашивается, он согласился подняться к Гейдельбергеру, в то время как к Врубичеку, который был ему другом, зайти отказался?..

Тем временем пришли Ульрих с Лоти Боденхайм, принеся с собой благоухание прохладного весеннего вечера. Обе женщины смотрели друг на друга оценивающим взором, пока доктор Астель представлял их. Гордвайль ясно почувствовал, что Tea не понравилась Лоти, и это почему-то показалось ему совершенно естественным, как если бы он знал об этом уже давно. Усевшись на стул, который освободил для нее Астель, против Теи, Лоти сказала:

— Я много слышала о вас, госпожа баронесса, и очень рада познакомиться.

«Одета безвкусно, — удовлетворенно заметила Лоти, — и красавицей ее тоже не назовешь! Нос маловат, подбородок отвислый. Глаза маленькие, безбровые — и какой тяжелый взгляд! Ну, ради всего этого не обязательно быть баронессой… Бедный Гордвайль еще получит свое…»

Она взглянула на него с жалостью:

— Гордвайль, старых друзей вы уже не помните, а? Вас совсем нигде не видно!

— Я заходил сюда несколько раз, но вас не было, — оправдался тот. — Я слышал, вам немного нездоровилось, а теперь стало лучше?

— Конечно! Рано или поздно я должна была пойти на поправку! А что оставалось? Ждать, пока вы найдете время навестить больную?

— Немного есть и моей вины в этом, — улыбаясь, сказала баронесса. — Я отнимаю у Рудольфуса слишком много времени. Вы же не будете сердиться на меня за это, сударыня?..

Лоти снова заметила себе: «Грубый, вульгарный выговор. Зовет его Рудольфус… Только этого нам недоставало…» И сказала громко:

— Нет-нет, госпожа баронесса, Боже сохрани!.. Ведь тут совсем другое дело!..

И продолжила, повернувшись к Гордвайлю:

— Однако вы осунулись чрезвычайно! Я вас таким еще никогда не видела! Может быть, это вы больны?!

— Я-a? Я совершенно здоров. Просто атлет.

— Я тоже не нахожу, чтобы он похудел, — возразила баронесса.

— Ну, ведь вы, сударыня, знакомы с ним считанные дни, я полагаю…

— Однако, когда мы познакомились, он выглядел еще хуже…

Разговор о нем стал Гордвайлю неприятен. Под ничего не значившими на первый взгляд словами чувствовалось скрытое кипение ожесточенного боя, в котором ему, Гордвайлю, без всякого его желания досталась роль поля брани. Приняв внезапное решение положить конец спору, Гордвайль сказал:

— Да какое вообще имеет значение, как я выгляжу? Главное, что я себя чувствую здоровым и крепким! Остальное неважно. Я ведь не грудной младенец, которого взвешивают раз в неделю!.. — заключил Гордвайль с вымученной улыбкой.