Владимир Лорченков - Автопортрет художника (сборник)

Но старость нужно уважать. Я постарался сказать максимально дружелюбно:

– «Фух» я говорю, когда бегу НА горку, и это высвобождает энергию чи.

– А «хуф» я говорю, когда бегу С горы, и это высвобождает энергию ци, – сказал я.

– Так просто… – сказал он.

– Ага, – сказал я.

И не стал добавлять, что это я только что придумал. Просто бежать пятнадцать километров, после каждого шага делая одинаковые выдохи, просто-напросто скучно. Я встал, чувствуя, как болит пресс – это сладкая боль, она возвещает о квадратиках на твоем животе, сын мой, – и потянулся.

– Какой приятный молодой человек, – сказал старичок.

– Его лицо мне знакомо, – сказала старушка мужу.

– Он, кажется, пишет книжки, – добавила она.

Я приосанился и с отличным настроением начал было убегать.

– Он?! – удивился старичок.

– Вот этот вот засранец?! – спросил старичок громко.

– Эй, – сказал я.

И остановился, потому что старость нужно уважать до определенного момента. Пока она не села тебе на шею и не сжала костлявыми ногами Смерти. Старичок, отбросив палочку, резво подошел ко мне и схватил за правую руку. Дернул на себя. Я оторопело смотрел на него. Дедулька поменялся на глазах. Сейчас это был пусть не совсем молодой, но крепкий еще МУЖЧИНА. Он подмигнул. Я машинально подмигнул в ответ. Бабулька подлетела ко мне, и я по походке определил, что она не один год занималась боевыми искусствами. К тому же, бабулька сняла на ходу парик, и я увидел, что это бритый наголо мужик лет пятидесяти. Вполне еще в форме.

– Что за херня?! – спросил я, принимая на всякий случай оборонительную стойку.

– Спокойно, – сказал «бабуля» и махнул удостоверением.

– Держи пять, – сказал «дедок», снова взявшись за мою правую руку.

И пока я пытался понять, что происходит, «бабуля» с размаху сунул мне в руку конверт.

Мгновение, и пара уже уходила от меня по боковой аллее. Единственное, что я разглядел, это слово «Моссад» на удостоверении… Над парком завис маленький вертолет и мосадовцы залезли в него по веревочной лестнице. Вертолет покружил надо мной и полетел в сторону района Чеканы.

– Эй, – крикнул я напоследок, махнул рукой и вертолет снова завис.

– Иерусалим-то в ту сторону, – показал я.

– Знаем, дурья башка, – ответили они.

– Но нам-то в Тель-Авив! – крикнули они.

Я помахал рукой на прощание, но парни этого уже не увидели. Вертолет рассыпался на горящие куски. Я оглянулся. Справа от меня какой-то смуглый мужчина в арафатке прятал в футляр от контрабаса металлическую трубу. Гранатомет, понял я. Мужчина снял арафатку и сунул ее в карман. Помахал мне рукой и подхватил на руки футляр. Я помахал ему в ответ и на всякий случай побежал дальше. Как можно дальше от их долбаных разборок.

В конце концов, меня ждала разборка покруче.

ххх

На другой дорожке я развернул конверт, уже зная, что там.

В нем лежало приглашение, отпечатанное на очень плохой – так требовала традиция, – бумаге, украшенной фигурками драконов.

«Боец. Ты стал одним из лучших. Ты признан одним из лучших. Пришла пора доказать это САМЫМ лучшим. Закрытый турнир „Кровавый спорт“ призывает тебя на ринг. Приди и покажи, что умеешь. Помни – явка чревата смертью. Помни – неявка приравнивается к смерти. Смерть впереди и смерть позади. Разглашение места проведения боев карается смертью. Так стоит ли бояться?… Турнир начнется 15 мая 2009 года. Молдавское село Калараш. Местный Дворец Спорта. Лучшие из лучших соберутся там, чтобы определить самого лучшего. Удачи. Фух-хуф!»

Конечно, безо всякой этой китайской херни обойтись они не могли… Что же. Я подумал, что мне придется увеличить нагрузки, и провести пару боев с тенью. До турнира оставалось еще две недели.

Я глубоко вдохнул и продолжил бежать.

ххх

До Калараша в центре Молдавии, этой дыры посреди дыры – своего рода задница в заднице, – меня подбросил словоохотливый водитель «Мерседеса». Парень болтал всю дорогу, чем изрядно меня утомил. У него была Шикарная Тачка с Приборной Панелью, которая вся Мигала. Это парня здорово возбуждала. Он возвращался из Кишинева, где кутил с поблядушками, в родное село. А оттуда – снова в Италию, на заработки.

– А ты чем занимаешься? – спросил он.

– Я литератор, – соврал я.

– Чересчур здоровый ты для литератора, – сказал он.

– Ей Богу, – сказал я, и вытащил из рюкзака пишущую машинку.

– Вот херня, – сказал он, – айда со мной лучше в Сорренто бордель местный крышевать.

– Я боец, и мой путь – путь воина, – сказал я.

– Херня на постном масле, – сказал он, – ты же сам только что сказал, что ты литератор.

– Понимаешь, – попробовал объяснить я, – еще японцы и китайцы считали, что если человек занят каким-то искусством, неважно каким, то он покоряет один и тот же Путь.

– Так, – кивнул он, не понимая, куда я клоню.

– Ты мог рисовать кисточкой херню всякую на рисовой бумаге, мог плавать, мог фехтовать мечом или палкой, мог стихи слагать, это не имело значения, чтобы ты не делал, ты пытался достичь Совершенства, – объяснил я.

– Поэтому литератор, – пояснил я, – ну, тот кто пишет всякую херню кисточкой на рисовой бумаге, он тоже Боец.

– Вот херня-то, – сказал он.

– Феерическая, – подтвердил я.

– Знаешь, – сказал он, – мне такой трепач тем более нужен. Ну, в Сорренто-то. Будешь нас идейно от полиции отмазывать.

– Не могу, дела, – сказал я.

– Ну, а куда ты едешь? – спросил он.

– На турнир «Кровавый спорт», – сказал я.

– Вы там типа сражаетесь, как в кино этом? – мне попался подкованный попутчик.

– Нет, стихи друг другу читаем, – сказал я.

– Но почему ты такой накачанный? – спросил он.

– Да я просто бомбилой при валютке подрабатываю, – объяснил я.

– Странный ты литератор, – сказал он.

– Это для денег, – сказал я, – а Путь для души.

– Ладно, – сказал он, внезапно на что-то решившись. – Я возвращаюсь завтра по этой же дороге, есть одно дельце в Кишиневе, если что, стой у городского супермаркета у дороги, я подберу.

– Буду в хорошей форме, подожду, – сказал я.

– У вас ТАК все серьезно? – спросил он.

Мне не хотелось его пугать.

Так что я даже и не намекнул, КАК у нас все серьезно.

ххх

Мероприятие было замаскировано под праздник весны и земледелия, так что на входе крутились какие-то прошмандовки в национальных костюмах. В волосах у каждой были ленты цвета флага Молдавии. Каждая – прошмандовка, не лента – напоминала одновременно и Чепрагу и Ротару, только помоложе, да поблядовитее. А поблядушка с внешностью Ротару это как проститутка, загримированная под Зыкову.

Национальное оскорбление, подумал я, и разозлился.

Девки встречали приезжих мамалыгой с солью. Я попробовал, сплюнул, и похлопал поблядушку по жопе. Отодвинул охрану и зашел в зал. А уж там никакого антуража не было. Только пара свечей – для духов погибших бойцов, – татами в центре на небольшом возвышении, да зрители вокруг. Зрители в массе своей и были бойцами. Я огляделся. Кивнул парочке знакомых лиц. Ко мне подошел распорядитель.