Доминик Дьен - Голубой дом

Я втайне восхищаюсь его нежностью. Его благородством.

Наконец я увидела его обнаженным. Я смогла ласкать его тело — почти все его тело. Мне потребовалась бы целая жизнь, чтобы изучить каждую частичку его кожи. Мне нравилось ласкать его, глядя ему в глаза. Я читала в них грусть, нежность, удовольствие… Три ощущения, которые, сливаясь, придавали взгляду что-то странное, отчего он казался бесконечным. Мне нравилось, усевшись на него, ласкать его лицо, грудь, живот. Я испытывала невыразимое удовольствие, всю ночь даря ему свою любовь.

Мне нравилось ощущать его руки на своих бедрах и ягодицах. Нравилось, как мы сжимали друг друга в объятиях, занимаясь любовью. Я люблю его. Не осмеливаюсь сказать ему об этом, боюсь, что он мне никогда не поверит, что уйдет от меня!

ДЛЯ моего отца мир, в котором мы жили, был всего лишь переходом. Здесь надо было выживать, а не жить. Настоящая жизнь была где-то еще. В других мирах. Существовало много способов попасть в другие вселенные — например, трансцендентальная медитация, ЛСД и Рави Шанкар.

Когда эти три элемента гармонически сочетались, отец совершал астральные путешествия. В такие моменты я ходила на цыпочках. Я боялась, что любой шум разорвет его связь с нашим миром, со мной. Боялась, что отец не найдет дорогу обратно. Что его душа будет вечно витать над нами и никогда не возвратится в тело.

Но это произошло не так. Не так он ушел от нас.

Пятница, 11 февраля 1971

Я больше не хожу в лицей. Родителям на это наплевать, и это здорово. Там все преподаватели — мудаки, а друзей у меня больше нет. Даже Морис меня покинул — уехал учиться в Экс-ан-Прованс. Не приезжает даже на уик-энды. Он старается доставить удовольствие родителям. Вот придурок! Даже волосы остриг.

Вот уже месяц со мной в комнате живет Крис. Спит в моей постели. Я больше не одинока. И он тоже. Он рассказал нам, что отец его бьет, и Ева разрешила ему остаться. Отец Криса — настоящая сволочь. Его брат тоже сбежал. Живет в какой-то коммуне. Кажется, там здорово. Мы с Крисом решили заработать денег и уехать туда.

Здесь мне все обрыдло. Вся эта жизнь. Я чувствую себя никудышной дурой.

Позже…

Сейчас, наверное, часа два ночи. Крис спит. Я не могу заснуть, потому что мне пришла в голову идея: спуститься вниз поискать чего-нибудь пожевать, а заодно посмотреть, не осталось ли травки в тайнике Архангела.

Как только я вышла на лестницу, услышала чей-то плач. Это был папа. Меня это потрясло: ужасно, когда твой отец плачет. Я сказала себе, что у него, наверное, отходняк, но в глубине души чувствовала, что дело не в этом. Раньше он никогда не плакал. Тем более что с ним был Архангел. Они не кричали, но, кажется, сильно ссорились. Я смутно слышала обрывки фраз. Папа спросил Архангела, сейчас ли он собирается ее взять или что-то в этом роде. А Архангел ответил, что он уже достаточно ждал. Тогда отец произнес мое имя. Он спросил: «А Майя? Что ты ей скажешь?» На что Архангел холодно произнес: «Майя уже взрослая, и она тоже долго ждала».

Ждала чего? — не поняла я. Самым ужасным был отцовский тон, я никогда еще не слышала, чтобы он так говорил, он закричал Архангелу: «Я тебя убью!» — и в его голосе явно звучала угроза. Тогда я поднялась к себе, потому что совсем потеряла голову. Более того, я словно окаменела, и мне казалось, что я сплю. Во всяком случае, внизу уже все замолкло. Я открыла дверь. Мне хотелось разбудить Криса — было так тошно одной. Я так и не нашла ничего покурить, а спуститься еще раз не решилась.

Майя отложила дневник и принялась машинально накручивать на палец матерчатую закладку, раскрашенную, как американский флаг. Она неподвижно сидела на полу в комнате Ребекки, которая раньше была ее собственной. За окном шел дождь. Как в тот день, когда Ева рассказывала о Германии. Глаза Майи были сухими. Все слезы об отце она уже давно выплакала.

Она вспоминала ту ночь 11 февраля 1971 года, свою одинокую и безрадостную жизнь. Предчувствовала ли она тогда, что ее отец уже отправился в вечное путешествие, откуда нет возврата? Вероятно, да. Она вспоминала день, наступивший следом. Тот мрачный день, который покончил с ее отрочеством и искалечил дальнейшую жизнь. День без Алена, без рассвета. День, когда мать окончательно оставила ее.

Майя впала в отчаяние. Но Симон нашел для нее слова, которых не сумел найти для сына. В любви он черпал терпение, в безмерной скорби — жажду жизни.

У бабки с дедом ее отроческая жизнь сменилась другой. Майя словно пережила второе рождение, хотя более подходящим было бы слово «перевоплощение». Потому что она стала другой. Ей больше неведомы были ни хандра, ни бунтарство. Она больше не испытывала страсти и глубоких потрясений. Никакие экзистенциальные вопросы больше не смущали ее ум. Перестраиваясь на новый лад, Майя думала, что это ее траур по детям-цветам и их идеалам. Она не могла предвидеть, что сорок лет спустя старая рана снова откроется.

14 АВГУСТА 1999

Когда ты уехал сегодня утром и я одна сидела с чашкой кофе в разобранной постели, я снова захотела тебя. Всех наших ночей недостаточно, чтобы удовлетворить наши тела, утолить нашу нежность, наполнить нашу любовь. Кроме ночей, нам нужны еще и целые дни.

С того момента, как наши тела слились и наши слезы смешались, я не прекращаю тебя любить. Бесконечно. Самозабвенно.

Ты сказал мне: я снова чувствую себя таким молодым и таким уязвимым, таким счастливым, что от этого хочется плакать. Сказал: хочу, чтобы это никогда не кончалось. Я видела слезы, струящиеся из твоих глаз. Есть ли зрелище более прекрасное, чем мужчина, плачущий от любви, от волнения, от счастья на груди женщины, которая его любит?

Я люблю тебя, и эта любовь переполняет мое сердце, когда я тебя вижу, заставляет меня краснеть и постоянно улыбаться в глубине души.

Я люблю тебя и не хочу расставаться с тобой даже на те несколько часов, что я сплю, прижимаясь к тебе.

Я люблю тебя и боюсь, что все это закончится слишком быстро.

Я люблю тебя и представляю, как остаюсь здесь насовсем, неважно как, лишь бы жить рядом с тобой.

15 АВГУСТА 1999

Пьер, прости мне мое равнодушие.

Ради тебя, ради нашего прошлого, нашего будущего.

Порой, когда рука Мориса скользит по изгибам моего тела, я представляю вместо нее твою руку. Твои прикосновения к моим тайным уголкам кажутся мне тогда настолько непристойными, что я широко раскрываю глаза, чтобы убедиться: это Морис рядом со мной и это он кончает в меня, а не ты.

Прости меня, Пьер, что я не страдаю от нашего расставания.