Доминик Дьен - Голубой дом

— Хоффман. Два «ф», одно «н». Я не помню, оставляла ли номер мобильного. На всякий случай продиктую еще раз.

— Приезжайте завтра утром. Я не обещаю наверняка, что вам разрешат увидеть отца, но я с вами обязательно увижусь. До завтра. И выше голову!

Что может быть печальнее вечера понедельника, в одиночестве, в Париже, в конце августа? Этот вечер… Девять часов. Ребекка ушла в кино. Мари сегодня ночует у Симона и Ольги. Окна квартиры, выходящие на бульвар Распай, открыты настежь. Летний зной настолько тяжел, что уже опустевшие улицы по-прежнему во власти запахов выхлопных газов и метро. Эти запахи напоминают Майе Нью-Йорк. Она лежит, вытянувшись на кровати. Грохот мотоцикла, доносящийся снаружи, звучит как череда взрывов. Майе ужасно хочется снова оказаться в Ашбери. У нее такое чувство, что она в Париже проездом.

Скрежет ключа в замке входной двери заставляет ее очнуться. В комнату входит Пьер и закрывает за собой дверь.

— Не могу спать в одиночестве, — говорит он, садясь на край кровати.

— Пьер, не надо осложнять ситуацию. Мы же постоянно говорили о том, что разойдемся. Теперь, когда это произошло…

— С тех пор как мы занимались любовью в ту субботу, я думаю о том, что…

— О чем?

— Почему бы нам не попытаться начать все сначала?

— Разбитую посуду не склеивают.

— Почему бы нет? Просто нужно настроиться на положительный результат.

— Результат все равно будет дерьмовый, вот почему! Осколки надо выбросить, вот и все.

— Ты готова просто так выбросить двадцать лет нашей жизни?

— Это ведь было наше общее решение, не так ли? К тому же дети теперь уже достаточно взрослые.

— При чем здесь дети? Я говорю о нас.

— Что это ты делаешь?

— Собираюсь лечь, как видишь.

— Пьер, убирайся! У меня и без того достаточно забот…

— Например?

Майе совершенно не хотелось рассказывать Пьеру историю с Архангелом. Она взяла сигарету из пачки на ночном столике и закурила.

— С каких пор ты куришь?

— С тех пор как начала!

— Ты мне изменяла?

— Пьер, о чем ты говоришь!

Голос Майи звучал устало. Больше всего ей хотелось бы, чтобы он ушел.

— Я спросил, изменяла ли ты мне, когда уезжала в отпуск?

— Пьер, моя жизнь теперь тебя не касается…

— Я хочу заняться с тобой любовью… Хочу тебя трахнуть, черт возьми!

— Найди себе другую.

— Уже нашел. Но я хочу трахнуть тебя, а не другую!

— Уже нашел? — Майе показалось, что она ослышалась.

— Это все в прошлом…

— Скотина! — воскликнула Майя, глубоко уязвленная. — Ты спал с другой? — Она отказывалась этому верить.

— Это все неважно, Майя…

— Как неважно? Но когда?.. — Ее голос прервался.

— Ты что, и в самом деле думала, что я прожил три года, не трахаясь?

Пьер произнес это не агрессивно, скорее, разочарованно.

Майя заплакала от гнева и стыда.

— Чертов мудак! И все это время я ничего не замечала!.. Сволочь! Кусок дерьма! Старый хрен! Засранец!

Майя уже вопила во весь голос. Она сжала кулаки и изо всех сил толкнула Пьера. Но он лишь засмеялся. Майе показалось, что она могла бы его убить. Итак, секс для нее был на самом деле эпицентром всей жизни. И она просто обманутая женщина, глупая, наивная… Интересно, кто из окружения об этом знал? Как ужасно в один прекрасный день выяснить, что ты — рогоносица!..

— Я тоже трахалась с другим! — закричала она. — И это было здорово! И мне нравился его член, а твой мне отвратителен! И я его люблю, по-настоящему люблю! Как никогда не любила тебя! Никогда, ты слышишь?

Вот так, теперь все сказано. Майя охрипла от крика. Горло болело. Их разговор, начавшийся в спокойно-безразличном тоне, превратился в бешеную ссору. Как и положено людям, которые расходятся. Не слишком изящно, зато искренне. Пьер ушел. Майя знала, что он больше не вернется. Ну что ж, она сбросила с плеч этот груз.

РЕАНИМАЦИОННОЕ отделение больницы Святого Иосифа выглядело вполне уютным. Стены были окрашены в пастельные тона. В широкие окна лился свет. Сквозь затянутую сеткой стеклянную дверь, за которую можно было попасть только в стерильной одежде, Майя наблюдала за ночными медсестрами, которые то появлялись в коридоре, то скрывались в палатах. Они были спокойными и улыбчивыми.

Майя ждала доктора Бернштейна. Сквозь открытую дверь, ведущую в кухню, виднелось множество людей в зеленых халатах — дневная смена, которая завтракала перед началом работы. Запах крепкого кофе был сильнее, чем тошнотворный запах медикаментов. На столе стояли тарелки со свежими круассанами. Майе захотелось взять один. Она сглотнула слюну. Это легкомысленное желание смутило ее.

Наконец Бернштейн появился. Он снял пластиковые бахилы и маску и небрежно бросил их в мусорную корзину. Потом пожал Майе руку. Она нашла его привлекательным — голубые глаза, благородная седина. Вместе с тем он выглядел усталым.

— Как дела у отца, доктор?

— Он приходит в себя немного медленнее, чем обычно в такой ситуации. В больнице Кошен вам объяснили суть операции?

— В общих чертах. Доктор Бенамер мне сказал, что нужно заменить участок аорты дакроновой вставкой. Так?

— Именно. Вы знаете, что это сложная операция?

— Нет, доктор Бенамер мне сказал, что она достаточно проста… Хотя я сомневаюсь, что операция на сердце…

— Теоретически подобное вмешательство несложно, это правда. Но сама процедура трудная. Представьте себе, что нужно заменить участок трубопровода, и притом чтобы вода не переставала течь. Для этого нужно отвести жидкость по запасной трубе. Применительно к операции это значит, что кровь, питающая сосуды мозга и другие артерии, не должна останавливаться. Для этого применяют так называемую экстракорпоральную циркуляцию…

Майя не понимала, куда он клонит. Она видела, что он пытается объяснить ей суть операции популярно, но чувствовала себя так, как будто заблудилась в густом тумане.

— Через подвздошную вену, — продолжал врач, указывая на область паха, — кровь выводится из тела, потом насыщается кислородом и снова вливается в артерии. Одновременно с этим останавливают сердце…

— Вы остановили ему сердце! — не веря своим ушам, воскликнула Майя. Для нее это прозвучало особенно жутко.

— Да, понизив температуру тела примерно до двадцати градусов.

— Я не знала, что можно вот так остановить сердце… И после операции он пришел в себя?

— Да. Самым сложным моментом в случае с вашим отцом было то, что кровь полностью прекратила циркулировать. Иначе говоря, на двадцать минут все жизненные процессы остановились. Мозг был защищен благодаря холоду. Когда все идет нормально, примерно в девяноста процентах случаев мозг не повреждается и аорта вновь начинает питать кровью мозговые сосуды.