Ирэн Роздобудько - Лицей послушных жен (сборник)

Затем младенца заворачивали в пеленку. Роль была сыграна.

Через месяц счастливые родители получали пакет с четырьмя черно-белыми фотографиями своего улыбающегося чада и рассылали их родственникам. Одну оставляли себе.

Когда я смотрю на этот свой снимок, откуда-то накатывает ощущение холода и одиночества. Если бы взрослые помнили этот страх – лежать голыми перед глазком фотокамеры, покинутыми, обманутыми звуком погремушки и запахом домашней пеленки…

Под фотографией подпись кривым почерком: «Вот и я!» Число. Месяц. Год.

На следующей странице – родители во время своей свадьбы с комментарием: «Виновники события». Здесь им обоим по восемнадцать. Рановато. Но для того времени – нормально, если родители не против. Остальное – «как-то будет», «мы жили, и они проживут». Главное, создать еще одну ячейку общества в общем улье.

Фотография нечеткая и единственная, сохранившаяся после маминого «аутодафе», которое она устроила после развода на дворовой помойке.

Честно говоря, я ее до сих пор не понимаю, как и остальных женщин, для которых развод символизирует конец света.

Так, смотрим дальше.

Или – лучше НЕ смотрим?

Или делаем вид, что ничего не замечаем?

Или теряем сознание, вызываем «скорую» или лучше – санитаров из психушки?

Благодаря профессии и жизненной закалке я привыкла к непредвиденным ситуациям. Кроме того, у меня была одна полезная черта – ничему и никогда не удивляться. По крайней мере, не выплескивать эмоции наружу. Я вообще не воспринимаю слишком эмоциональных или показательно-восторженных людей. Нет у меня к ним доверия. Моя стихия – иронично настроенные молчуны.

Возможно, это из-за моего заикания, которое сделало из меня суперинтроверта.

Я считаю, что настоящая жизнь – та, которую строишь внутри себя в полной тишине.

Чем, собственно, я и занималась всю сознательную жизнь…

Хитрая лиса! Я опять заводила себя в лес запутанных мыслей, пряталась за извилинами и цветными интегралами усыпленного мозга, рыла норы и прыгала в них, чтобы не признаваться: эта девочка на четвертой странице альбома… Эта девочка…

Она похожа на ту, что стояла сегодня в дверях моей старой квартиры.

Я еще раз склонилась над фотографией. Она немного поблекла, но детали увидеть было можно.

Растрепанные косы, свисающие до талии.

Из-под короткой полосатой юбки торчат две спички – худые ноги, покрытые пятнами зеленки.

Глаза спрятаны под длинной челкой, но они, я знаю, синие…

Я перевернула еще одну уцелевшую страницу. Здесь мы все втроем в том же дворе. Подпись: «На прогулку». Больше фоток нет.

Теперь можно и сознание потерять!

Или спокойно констатировать факт: мужчина в синих трусах, выглянувший из ванной, копия того, что стоит на фотографии тридцатилетней давности слева от девочки с длинными косами, а голос: «Верочка, кому ты открываешь?», – голос матери. В таком случае женщина с тазиком – действительно тетя Нина. А надпись на стене подъезда сделал Ярик.

Фу-у-ух!

Я отбросила альбом.

О чем думать?

Я попала в машину времени?

Прошла сквозь портал?

Бред! Я не очень-то воспринимаю фантастику. Кроме Брэдбери, никого не читала. Даже Стругацких всегда откладывала в пользу других книг. Даже если напрячься, все равно объяснить для себя эту, прямо скажем, странную ситуацию с точки зрения научной фантастики я не смогу. Есть, правда, еще несколько вариантов ее объяснения: моя усталость, жара, возбуждение от предложения Олежки, что вызвало не очень приятные воспоминания. В конце концов мой давний гастрит, который сегодня дал о себе знать. А еще разговор с бабулей, которая назвалась врачом четвертого управления, а на самом деле могла оказаться обычной шарлатанкой-гипнотизершей. Все в совокупности привело к бреду. Если это было обычное временное умопомрачение, то мой мобильный телефон должен лежать в сумке.

Это нужно проверить. Почему-то мне показалось: именно наличие телефона может доказать, что я просто заболела.

Я тихо встала и открыла дверь. Не хотела приобщать к этой истории Мирося, а тем более Томочку, которая бы сразу начала поднимать на ноги всех знакомых врачей. На цыпочках начала прокрадываться в коридор, где бросила свои вещи. Из кухни доносились тихие голоса. Я прислушивалась.

– Когда с тобой что-то случается, всегда ищешь виноватого. Если не находишь, ищешь его на небе… – услышала я голос Мирося. – Но можно ли обвинять Бога в несправедливости? Ведь ее немало. Особенно сейчас…

Они, как всегда, философствовали.

Как говорит Томочка, моделировали ситуации и варианты выхода из них. Я в этой забаве всегда была третьей лишней. Поскольку с юности терпеть не могу тех, кого мысленно называю интеллектуалами напоказ. В любой разговор они стараются воткнуть цитаты из Кьеркегора или Хайдеггера.

Кант, Сартр и дедушка Вольтер для них братья родные. Бердяев и Розанов – отстой. Фрейд – развлечение для сексуально озабоченных дебилов. Ежедневное чтение, без которого день прожит зря, – «Улисс».

Они так и пересыпают свою беседу перечнем имен, которые должны ввести собеседника в глубокий ступор.

К сожалению, мой Миросик был как раз из таких. Порой я подшучивала над ним, порой меня это раздражало. И я демонстративно выкладывала на свою ночную тумбочку какой-нибудь детективчик, который действовал на него как красная тряпка на быка.

В конце концов все свелось к тому, что любую книгу я читала из-под полы и никогда не принимала участия в интеллектуальных разговорах моих «учителей» – Томочки и Мирося. Не могла же я им признаться, что тоже прочла все это. Просто не считаю нужным щеголять такими, не приобретенными на собственном опыте, знаниями. Более того, во мне идут горячие споры с прочитанным. Поскольку я никогда не создавала для себя безоговорочных кумиров и упорно старалась переосмыслить прочитанное, а не воспринимать его как незыблемый постулат.

Иногда мне казалось, что Томочка нарочно выдумывает для моего мужа вечные и довольно эклектичные темы, чтобы вести эти беседы, на которые у меня никогда не хватало ни времени, ни желания. Тем более что Мирось – когда мне все-таки удавалось вставить свое словечко – снисходительно называл меня «наше испорченное радио», и я, естественно, выключалась.

Итак, мне надо было незаметно проскользнуть в прихожую. В ожидании удобного момента поневоле пришлось выслушать Томочкин ответ.

– Расскажу тебе одну притчу… – сказала она своим ровным артистичным голосом, как будто говорила со сцены в микрофон. – Итак, у одного человека был сын – умный и талантливый. В тринадцать лет он издал сборник потрясающих стихов и экстерном закончил школу. А в семнадцать у него обнаружили неизлечимую душевную болезнь. Все началось с того, что юноша, до этого вполне адекватный, если не считать особенного склада ума, за который его хвалили учителя, начал слышать голоса и разговаривать с ними…